Самозванцы. Дилогия
Шрифт:
Утешало, что до начала смуты оставалось еще около трех лет. За это время Чигирев надеялся занять достаточно высокое место в государственной иерархии и укрепить позиции. Во имя великой цели он был готов на многое. Активно двигаясь по карьерной лестнице, Чигирев не забывал и о том, что в этом мире большую роль играют не только интриги, связи и общественный статус, но и умение постоять за себя в бою.
Попытки отыскать учителя в ратном деле обернулись неожиданным препятствием. Коллеги по приказу на все вопросы об обучении фехтованию лишь удивленно смотрели на странного писаря и недоуменно вопрошали: «Тебе-то зачем, приказному?» Стрельцы из охраны тоже под разными
Конечно, более всего Чигиреву хотелось заниматься у Басова, человека весьма успешно подтвердившего высокий уровень своего мастерства. Однако после того памятного боя на Варварке и Басов и Крапивин исчезли. Чигирев надеялся, что они целыми и невредимыми выбрались из Москвы, вернулись на базу… и больше никогда не появятся в этом мире. С точки зрения Чигирёва, эти двое под руководством Селиванова могли сильно помешать реализации его идей.
Впрочем, отсутствие вестей от бывших товарищей по экспедиции успокаивало историка. Он решил, что «окно» закрыто и ожидать вторжения оттуда более не приходится. Мысль о том, что вернуться на родину не удастся, не беспокоила его. В этом мире, в эпоху Бориса Годунова, он увидел свое место и свое предназначение. Здесь он перестал быть историком – копателем старинных и уже мало кому интересных тайн. Здесь он стал творцом. А еще Чигирев был уверен, что ему предстоит получить дворянство, а может, боярство, стать основателем знатнейшего и влиятельнейшего рода, который еще сыграет важную роль в истории здешней Руси. Что могло быть привлекательнее этого?
Чигирев отодвинул тарелку и поднялся с лавки. Дарья тут же бросилась к нему:
– Хороша ли каша? Сыт ли ты, сокол мой?
– Всё славно, душа моя, – нежно поцеловал он ее в губы. – На службу мне, однако ж, пора.
Дарья засуетилась, помогла надеть валенки, подала овчинный тулуп и шапку, но прежде чем застегнуть тяжелую и теплую одежку, Чигирев бережно, словно драгоценную вещь, закрепил на поясе кинжал. Закончив одеваться, он двинулся к выходу, но тут заметил, что жена украдкой смахивает слезу.
– Что с тобой? – спросил он.
– Сон у меня дурной был, будто коршуны тебя клюют. Не к добру это.
– Брось, – ухмыльнулся он. – Сны – это только сны.
– Береги себя, – попросила она. – Я боюсь. Он шагнул к жене, обнял ее, поцеловал и вдруг произнес:
– Знай, душа моя, дороже тебя и Ивана нет у меня никого на свете. Что бы ни случилось, я завсегда за вас стоять буду. Всё будет хорошо, – он снова поцеловал ее. – Верь мне.
Она зарделась, прижалась к нему, почему-то всхлипнула.
– Береги себя, – повторила она. – А я тебя всегда любить буду и сколько надобно ждать.
Он вышел на заснеженную улицу. Солнце еще не поднялось, противный холодный ветер гнал поземку. Подняв воротник, Чигирев зашагал к Кремлю. В столь ранний час в Москве мало кто осмеливался выйти на улицу. Впрочем, и путь его был недалек. Уже минут через
– Сергей, поди-ка сюда.
Чигирев вошел в кабинет и прикрыл за собой дверь. Смирный сидел за своим столом и сумрачно глядел на подчиненного, поглаживая длинную, уже почти седую бороду.
– Зачем звал? – проговорил Чигирев, выдержав непродолжительную паузу.
Дьяк как-то зло посмотрел на него, фыркнул и проговорил:
– Ты почто, песий сын, пресветлого государя челобитными своими тревожишь?
«Ах вот оно что! – пронеслось в голове у историка, – До Годунова дошла моя последняя челобитная, и он не нашел ничего лучшего, как передать ее постельничему, а тот Смирному. Плохо, эти любое дело погубят».
– Надо было, значит, – недовольно буркнул он в ответ.
– Да кому надо? – оскалился желтыми гнилыми зубами дьяк. – Неужто ль государь сам не ведает, что его величеству делать? Тебя, помет собачий, счёт государеву зерну в закромах вести поставили, так и делай, что велено, а в дела царевы не лезь.
– Стало быть, не ведает государь всего, – резко ответил Чигирев. – Его царской светлости из белокаменного терема всех бед не разглядеть. На то мы, слуги царские, поставлены, чтобы всякую кривду и неустройство выглядывать и государю доносить.
От наглости подчиненного Смирного аж перекосило.
– Да ты, холоп, место свое забыл! – взревел он.
Словно маленькая бомбочка разорвалась в голове у Чигирева. В мгновение ока он потерял самоконтроль.
– Я не холоп! – выкрикнул он. – Я свободный человек!
Глаза у Смирного округлились, а на лице появился такой ужас, словно Чигирев произнес жуткое святотатство.
– Свободный?! – еле выдавил он. – Да ты, смерд, видать, с небес свалился, али из литовских земель прибыл. Нетути на Москве свободных людей. Все мы холопы государевы, и тем сильны!
– Я не холоп, я свободный, – с напором повторил Чигирев. – Я о благе государственном пекусь. О благе своей страны. А вы, сиворылые, от натуры своей холопской в дерьме и сидите да лаптем щи хлебаете. И дети, и внуки ваши тоже в ярме белого света не взвидят, пока вся Европа будет богатеть да свободной становиться.
– Забылся, смерд?! – взревел дьяк. – Ужо я тебе напомню!
Он вскочил из-за стола, схватил посох и бросился с ним на Чигирева. Инстинктивно историк перехватил оружие и оттолкнул Смирного ногой в живот. Тот отлетел к стене.
– Эй, кто там за дверью, вяжи вора! – что есть силы заорал ошарашенный дьяк.
По тому, как скоро открылась дверь и в кабинет посыпались служилые люди приказа, Чигирев понял, что они подслушивали под дверью. Впрочем, ему уже было все равно. Вращая посох над головой и используя его словно копье, он с полминуты сдерживал напор нападавших, но потом какой-то юркий писец, приняв на себя увесистый удар, прорвался к нему и толкнул руками в грудь. Кто-то подставил Чигиреву сзади ногу, и тот, выпустив посох, рухнул на пол. Его тут же принялись избивать ногами. Какой-то бойкий подьячий с размаху расквасил историку сапогом нос.