Самозванец и гибельный младенец
Шрифт:
– Государь, прискакал московский перебежчик из-под Кром, сын боярский арзамасец Абрам Бахметев. Загнал коня, сам ранен, по лестнице к тебе не поднялся бы, но я выспросил, государь…
– Неужто, Михалка, князь Мстиславский снял осаду Кром? Озолочу атамана Корелу!
– Бери выше, государь, бери выше! Бориска помер, вот радость-то! Только что войско под Кромами присягнуло новому царю, Феодору Борисовичу.
Некрасивый юноша скрестил руки на груди и снова замер в кресле неподвижно. Не по-мужски гладкое, бритвы не знавшее лицо его вытянулось. Спросил скорее даже торжественно:
– А как помер царь Борис
– Да не спрашивал я, государь, – смутился Молчанов.
– А ты спроси.
Снова топот сапог. Некрасивый юноша неторопливо поднялся с кресла и прошелся вдоль перил галереи. Лицо его осветилось изнутри напряженной работой мысли, только думал он отнюдь не о призрении сирот и об утешении вдовиц милостынею.
И опять топочут сапоги, но уже с заминкою. Высок ростом, ладен и крепок Мишка Молчанов, однако после таких пробежек и он запыхался.
– Говорит… Странно как-то помер царь… Ел-пил в свою меру, а как поднялся на вышку свою, Москву сверху обсматривать… Стало худо, постригли его и в схиму, да… уже без сознания был.
– Отравлен – как мыслишь?
– Да некому вроде бы травить, государь, – развел руками Молчанов. – А если и объявится такой герой, когда мы уже в Москве засядем – так нахрен он тогда нам будет нужен?
– Ты вот что, Михалка, – насупился некрасивый юноша, – распускай по дороге слух, что царик Бориска отравился, ибо не вынесла совесть его многих преступлений, а паче того неправедного захвата царской власти. Запомнил? Или повторить? Худо, что щенка Борискина успели царем объявить и будут венчать на царство, уж лучше бы патриарх Иов, этот козел долгобородый, управлял до венчания, или хотя бы семибоярщина… Да, ладно, сыграем теми картами, что нам сдали.
– Ты сказал, государь, что «по дороге»…
– Разве не приказал я уже? Да, тебе выпала далекая дорога. А кстати, ты забыл сказать, кто именно приводил войско, что под Кромами, к присяге?
– Если гонец не перепутал, то митрополит какой-то, вроде нижегородский, да бояре-воеводы князь Катырев-Ростовский и наш «лучший друг» боярин Петр Басманов.
– Петруха Басманов вернулся к войску? Вот это новость… Знаешь, я тотчас же напишу ему грамоту, а твой человек пусть отвезет. Пообещаю хоть полцарства, если приведет мне московское войско, вот что я сделаю!
– Позволь тебе напомнить, государь, – кашлянул Молчанов, – что первого твоего гонца этот богатырь повесил.
– А второго не повесил, придержал живым – и это при старом псе в короне посмел сотворить, а теперь, ты думаешь, он коронованного щенка побоится?
– Государь, у нас сказали бы: «венчанного», – теперь Молчанов потупился. – Ты сказал вроде как по-польски. А мне куда прикажешь поехать?
– В Москву, куда же кроме, – поднял на него глаза некрасивый юноша. – Тебе я даю поручение еще более опасное, чем гонцом к Басманову. Ибо в Москве два дела будет у тебя: как только ты узнаешь, что я вместе с Басмановым иду на Москву или даже, что я иду к Москве, а Басманов или иной какой воевода меня преследует со всем московским войском… Запомнил? Тогда царица Марья и царь так называемый Феодор должны покинуть наш грешный мир. Вот мое первое тебе поручение.
Молчанов побледнел. Некрасивый юноша усмехнулся и продолжил:
– Что такое, Михалка? Да ты же сам мне это предлагал. Забыл разве? От щенка Борискиного нам с тобою
Молчанов молча кивнул.
– Его надобно схватить одновременно с Годуновыми и укрыть в тайное место… А потом я решу, как с ним поступить. Что закручинился, Михалка-друг?
– Есть отчего… Трудны задания твои, государь.
Некрасивый юноша отцепился от перил, подошел к Молчанову и обнял его.
– Но этого не сделает никто, кроме тебя. Убить легко будет, вот увидишь. Труднее в Москву проникнуть и на месте все обделать, подготовить. А я помогу, сделаю, что в моих силах… Увозишь хоть и половину моей казны, подкупаешь всех, кого надо, в охране Годуновых, а главное, нанимаешь ведомых московских разбойников (сам руки не пачкай!), этим платишь щедро, а того больше обещаешь. Если же поймает тебя боярин Семен Годунов, смело заявляй ему, что тайное поручение покойного царя Бориса выполнил…
– Ты о чем это, государь?
– Забыл уже, для чего приехал в Самбор? Говори, что наконец-то исхитрился и сумел отравить меня медленным ядом и что прискакал доложить об этом лично царю Борису, да вот не успел… А я тебя выкуплю или выменяю, как буду под Москвой стоять. Согласен?
– А куда ж мне деться, всемилостивейший государь! А за выдумку с медленным ядом – век за тебя буду Бога молить!
Краков, столица Речи Посполитой. 2 мая 1605 года
Отец Клавдий Рангони, нунций апостольского престола в Речи Посполитой, повторно перечитал письмо кардинала Боргезе – и не обнаружил в нем и тени сочувствия, не говоря уже об элементарном понимании трудностей, связывающих руки ему, послу далеко не могущественного сейчас Ватикана в огромной и полудикой славянской стране. Легко им оттуда брезговать стоившей таких трудов унией и настаивать на прямом окатоличивании миллионов русинских схизматиков! А теперь опять требуют напомнить этому выскочке-«царевичу» его обещание привести в католическую веру подданных Московии!
Напомнить, конечно же, не грех. Вот только как это сделать? Внедренный в личную охрану «царевича Димитрия» иезуит в миру, шляхтич Адам…, а фамилию не сразу и вспомнишь… Сорочинский, вот! Сгинул, ни слуху от него, ни духу… Отправил иезуита, некоего Игнация, с посланием «царевичу», так о том монахе вообще удивительная весть достигла ушей нунция – и Бог весть какими окольными путями! Будто сумел тот монах разыскать «царевича» прямо в поле, во главе войска на марше, и вручил ему послание. Да только будто бы тут же догнал его кот верхом на лошади, вырвал у иезуита горло и ускакал. Сказки темных людей! Однако, так или иначе, а сгинул иезуит Игнаций и ответного послания от «царевича» не привез.