Самозванец. Кровавая месть
Шрифт:
— Я на твоем месте не торопился бы заменять нас, государь. Ведь ближняя стража обязана спасти тебя во время бунта или заговора, а в самом поганом, безнадежном случае положить свои головы, прежде чем твоя ляжет. Мы, поляки, пришли с тобою, сделав свой свободный выбор, и нас не пощадят ни бунтовщики, ни заговорщики. Мы не изменяли Речи Посполитой, своей отчизне и его величеству королю, а русские и немцы уже раз изменят царю Бирису, прежде чем перейдут к тебе. Им легче будет изменить еще раз, уже новому государю. Тебе.
— И немцам? — удивился некрасивый юноша. И улыбнулся широко. — Славное же будущее ты мне предсказываешь, пане Юлиан!
— Где
— Предлагаешь оставить твоих поляков? Но на Москве свои порядки. Там царя охраняют рынды, бездельники с топориками. Эти прямо во дворце живут. Есть еще теремные жильцы…
— Пусть охраняют замок (Кремль, да?) и твой дворец снаружи. Да и этих, Борисовых, с топориками которые, надо прогнать, а набрать новых, лучше всего из тех пограничных городов, которые на твою сторону перешли, чтобы люди были лично тебе, государь, обязаны. А нас, поляков, оставь возле себя. Пока, во всяким случае, не будешь полностью уверен в своих московских подданных. И я посоветовал бы назвать эту ближнюю стражу как-нибудь по-новому, чтобы тем самым, с топориками, и тем вторым, как их, забыл. чтобы им было не так обидно. Драбантами хоть бы, как в Священной Римский империи такие, как мы, называются. И праздничное оружие для нас особое закупить, например протазаны…
— Драбанты? Звучит красиво. Хорошо, я понял. А что скажешь, пане Юлиан, о тайной службе? Я вот второй день думаю, возможна ли такая тайная служба, чтобы жила по Божеским законам? А если не может быть такой, не обойтись ли без нее? А?
Капитан снова задумался. Когда прервал молчание, то не ловил уже взгляд некрасивого юноши, а говорил тихо и неуверенно:
— Боюсь, что в этом я тебе не советчик. Что тайная служба нужна, у меня сомнений нет. Придворные ведь обычно врут государю в глаза, чтобы ему понравиться, и нужно иметь надежных, умных людей, которые будут знать горькую правду и не побоятся тебе ее сказать. Если противник действует против тебя тайно, распускает нелепые слухи, подсылает к тебе соглядатаев и тайных убийц, то ты неминуемо должен противодействовать. Это как в бою на саблях: тебе наносят удар, ты его отбиваешь, но, если будешь только защищаться, тебе конец — нужно и самому атаковать!
— Говоришь, как в бою на саблях?
— Да, только так, государь! А что до соблюдения Божеских законов, то, если на войне про них все забывают, тайная служба тем более не обязана их соблюдать. И вот что еще пришло мне в голову — потому, наверное, что монастырский добрый мед ее просветлил: если к тебе будут проситься люди из тайной службы царя Бориса, принимай их. Такие хитрецы на вес золота, а из своих людей подбирать и готовить тебе пришлось бы слишком долго.
— До этого я и сам додумался, — улыбнулся державный юноша. — Спасибо тебе за советы, пане Юлиан. И ты ведь обещал прислать ко мне Сорочинского.
Когда капитан, грохоча сапогами, спустился лестницей, некрасивый юноша позвал:
— Михалка, поди сюда!
Почти
— Сидел на мерзлых дисках, боялся пошевелиться, царь-государь. Не заработать бы мне на твоей службе прострел.
— Все слышал?
— Не все разобрал я, царь-государь. Зачем ты пшекал с ним на польском?
— Потому что я пана Юлиана уважаю. Схоронись снова. Потом поговорим, Михалка. Я хочу решить насчет Сорочинского уже сегодня.
Вскоре на лестнице послышались шаги, и Молчанов бесшумно убрался за угол. Некрасивый юноша успел уже позабыть, что пан Сорочинский весьма долговяз, а поскольку принял его сидя, и посадить вызванного было некуда. В общем, взгляд, брошенный на него паном Сорочинским — сверху вниз, будто из-под облака летящего, — вызвал у него раздражение. Может быть, именно поэтому он и не стал выбирать обходных путей, а спросил прямо, к тому же на русском:
— Правду ли говорят о тебе, пане, что ты есть шпиг нунция Рандония, а сам чернец-иезуит из тех, коим дозволено не носить орденского платья?
По тонкому породистому лицу Сорочинского пробежала тень. Ответил он на польском — и с удивившей державного юношу сварливостью:
— Что я верный сын матери нашей с тобою, твое величество, католической церкви, того я не отрицаю. А что доверенный человек известного тебе представителя святейшего папы в Речи Посполитой, в том я бы тебе не признался, если бы и пребывал таковым. Скажу тебе только, что принадлежать к ордену иезуитов есть великая честь для католика, я же, грешный, ее недостоин.
Любознательный юноша спросил осторожно:
— Кажется, твой ответ означает скрытое согласие. Но мы ведь сейчас на земле Московского государства, где являюсь я законным правителем. Неужели ты не знаешь, что чернец-католик, да еще принадлежащий к ордену иезуитов, должен был предварительно спросить у меня разрешения, прежде чем вступать на мою землю, где господствует православная церковь?
— Если ты, твое величество, принял католичество, то для тебя приглашение братьев ордена Иисуса есть обязанность верного сына католической церкви, и единственное, что могло бы тебя остановить, это государственная целесообразность. И не думай, что мать наша, католическая церковь, оставит тебя, своего новообретенного сына, без присмотра и поддержки. Ведь ты неофит, а неофиту обычно свойственны либо особо горячая вера и экзальтированность (чего в тебе не наблюдается), либо сомнения и желание вернуться к отечественному язычеству, в твоем же случае — к богопротивной схизме. Посему не удивляйся, что святые отцы-иезуиты будут и без приглашения твоего приходить к тебе, дабы напомнить о твоем обращении в католичество и о данных тобою святейшему папе обещаниях.
— Ну, это я понял, собственно, знал о такой заботе вашей обо мне и раньше. Ничего нового ты мне, пане (или святой отец?), не сказал. Однако, не признавшись в том, что ты «короткополый» отец-иезуит, ты проявил немалую осведомленность в моих отношениях с католической церковью. Ты не будешь возражать, если я задам тебе как человеку знающему и образованному несколько вопросов?
Пан Сорочинский поклонился. Пока разгибал он снова спину, некрасивый юноша метнул на него исподлобья быстрый взгляд, проверяя, поверил ли этот надутый индюк робости его тона?