Самозванец. Кровавая месть
Шрифт:
— О! Йа, йа! Карашо!
— Однако и у силачей-мушкетеров отдача выбивала бы плечи из суставов, если бы не подкладывали под приклад подушку. А что против бесовской нечисти огнестрельное оружие почти бесполезно, показала позорная для нас стычка у мельницы. На моих глазах в того же вампира пана Хомяка попала пуля, а он только матерно выругался. Вот почему я принял решение отправить на разведку своего верного слугу Тимоша.
Тимош отставил кружку, расправил усы, встал и поклонился.
— Как прикажет пан ротмистр.
— Ты старый, битый лис, Тимош, и ведь это твоя очередь, после пана Каши, идти в дозор. Мой шлем наденешь
— Я позаботился, пане ротмистр, — гордо отчеканил отец Игнаций, достал из-за пазухи и высыпал на стол несколько коротких кольев. — Вот, и безоружный чернец может оказаться небесполезным для славного рыцаря.
Пан Ганнибал только руками развел. А Тимош огляделся, взял со стола нож, которым его сотрапезники резали и на котором отправляли в рот куски окорока, и принялся острить колья, а на задках вырезать у них бороздки для тетивы.
— Была, панство, еще одна причина, по которой я решил не тревожить больше нашего доброго Георга, — заговорил старый ротмистр, сделав добрый глоток из кружки. — Не очень-то я уверен, что мы переживем завтрашний рассвет. Не хотелось мне вас пугать, но во время заварушки во дворе огонь нашей свечи дважды склонялся в сторону сеней, а это означает, что в сени заходил кто-то из чужих. Может быть, этот затейник до сих пор поджидает нас там, а дверь в последний раз открыл и закрыл, чтобы мы подумали, будто он уже вышел. Мы выйдем в сени с обнаженным оружием все… Ну, кроме святого отца и корчемного слуги… Мы дождемся, когда Тимош вернется из разведки, и запремся в корчме. И чем же мы тогда, спрашиваю я вас, займемся? Конечни же, вернемся за этот стол и допьем все доброе вино в этой захолустной корчме, потом мы с Тимошем и святым отцом отправимся вздремнуть до рассвета — а что нам, старикам да монаху, еще остается? Зато нашему Георгу предстоят амурные подвиги. Подкрутит он ус и молодецки приголубит трактирщицу, а то, глядишь, и сразу двух москальских молодиц!
— О, йя! Цвай медхем. Зер гут! Караши!
— Всегда ты, пане ротмистр, найдешь, чем утешить твоего верного оруженосца, — проворчал Тимош, не поднимая глаз от своего рукоделия.
Глава 20. Сокровенная бабья беседа с двумя смертями в перерыве
Закончила Зелёнка рассказ о попытках мстителей покарать убийц-супостатов, и подумалось ей, что очень уж выпячивала она свои собственные подвиги, да еще любезнейшего своего дружка. Однако кому какое дело? Главное, что новая ее подруга слушала раскрыв рот.
Зелёнка потупилась. Спросила, девичью робость вовсю изображая:
— А теперь не могла бы ты, дорогая Анфиса, рассказать мне кое-что о моем дружке, Огненном Змее? Если, конечно, не жаль тебе на то своего времени…
— Уж чего-чего, а времени у нас с тобою предостаточно, — показала шинкарка свои красиво вычерненные зубы. — Постояльцы, они сперва наедаются, потом напиваются, а когда питье на столах кончается, кто-нибудь начинает ломиться ко мне. А то и всей ватагой пытаются запоры сорвать. Когда ты, Зелёнка, заявилась, я как раз ложилась подремать, иначе никак не удались бы выспаться. Однако я не жалею вовсе: ты мне вроде страшную сказку рассказала, вот было здорово!
— Постой, постой! Верно ли я поняла, что ты иногда и открываешь
— А это зависит от того, кто именно ломится. Этим иродам уж точно теперь не открою, и даже усатому красавчику-немцу, — теперь потупилась уже хозяйка. И вдруг оживилась. — Да знаешь ли ты, с кем я на этой неделе в лучшей горенке всю ночку ночевала? Как скажу тебе, упадешь, подруга! С самим его царским величеством, с царевичем Димитрием! И проболтала с его царским величеством всю мочь, ну вот как сейчас с тобою, только, конечно, голой и в обнимку. И в перерывах между телесными забавами.
— Вот где настоящая сказка! С живым царевичем ты была! — Русалка заплескала в ладоши. — И кто ж ты теперь есть? Поедешь теперь в Москву, Анфиска? Вот ведь удивила меня.
— Я и сама, конечно, задумывалась, кто я теперь, — вздохнула Анфиска-шинкарка. — Бывшая царевича Димитрия полюбовница — вот я, наверное, кто. А насчет Москвы. Знаешь, подруга, царевич не из тех, кто к тебе в каморку твою ломится, а кто к себе вызывает. Поеду, конечно, если в царствующий град Москву позовет, но это вряд ли. Знаешь, сколько таких, как я, у него будет? Да и невеста у него уже есть, польская гордая королевна… Вот только до меня, скажу я тебе, подруга, бабы его, моего сладкого царевича, не шибко привечали. Был бы избалованный женской любовью, сам не показал бы себя таким любезным, ласковым, таким щедрым. Нежным и вежливым таким — почти как твой любезный друг Огненный Змей!
— Так у тебя и с этим моим изменщиком Змеем, — тут Зелёнка вскочила с лавки и подбоченилась, — случались телесные забавы?
На сей раз Анфиска-шинкарка ничуть ее, русалки, не испугалась, позволила себе даже отмахнуться от нее:
— С ним? Да не смеши меня! И не сбивай меня, я все расскажу по порядку. Ты только представь себе, царевичу долгой осенней ночи было мало, он отправил войско вперед, а сам еще до полудня нежился, со мнию обжимаясь. И расплатился за постой своей стражи по-царски. «Бери, — говорит, — любезная моя Анфиса, из моего кошеля, сколько белая ручка твоя загребет». И сам даже не посмотрел, не взяла ли я лишку. Вот это настоящий ухажер!
— А в лесу говорят, чти он беглый черноризец — тьфу!
— Вот это не наше с тобою, не бабье дело, — строго прикрикнула раскрасневшаяся от одних разговорив хозяйка. — В таких делах пусть мужики разбираются. И как нам с тобою решать, царевич или не царевич? Я, например, тех же королей только но картах и видела… Ой, заговорились мы, чуть лучина не погасла!
Анфиска-шинкарка раздула угли, оставшиеся от лучины, заставила разгореться новую и вставила в светец. Зелёнка проговорила мечтательно:
— И мне бы хотелось, чтобы был он настоящий царевич и чтобы вызвал тебя в Москву. Это только подумать, какое с тобою случилось приключение!
— Да уж, размечталась… А теперь о твоем Змее. Я тебе все поведаю как на духу, а ты уже с ним сама решай. Мы с ним спознались, когда я овдовела, месяца через три, как мужа похоронила. Я тогда тосковала сильно — и не так по мужу (его я, можно сказать, и не любила совсем), как по любви и ласке: муж меня хотя и ревновал по-глупому, хотя и больно поколачивал, а все ж и супружеские дела исправно выполнял, и я их сладость начинала помалу постигать — а тут настал один бесконечный Великий пост. Подпустила раз к себе от тоски Спирьку, так едва не сблевала…