Самшитовый лес
Шрифт:
– Это Майори. Мы приехали, - сказал Барбарисов.
– Нравится?
– Да.
От всей дороги у Сапожникова осталось только стеснение от незнакомого говора, серый блеск реки, перепутанный с гулом моста, и за окнами налетающий шум листвы. А теперь они проходили вдоль редких заборов, а за ними красивые дома и деревья, и урны для мусора не стояли на земле, а висели на заборах, как почтовые ящики с оторванными крышками.
Фонтан с чугунными рыбами, навес концертного зала, сырой воздух, трепет теней на асфальте,
– Дай мне сумку. А вон там пляж. Мы сейчас придем, - сказал Барбарисов.
– Сапожников увидел дрожащий блеск на желтой стене, обогнул дом и увидел море.
Оно было огромное, до горизонта, темное, сине-зеленое, расписанное белыми барашками. Сапожников задохнулся и пошел по пляжу проваливаться ботинками в светлый песок. Немногие мужчины в шерстяных плавках и женщины в бикини лежали на песке, грелись, а если кто стоял загорелый и нарядный было видно, что ему холодно. Но все они были физически подкованные и закаленные хорошей жизнью. Летела живая чайка, и ветер заваливал ее на крыло. Сапожников дышал и дышал, он моря сто лет не видел, и ему стало почему-то обидно, и он вернулся с пляжа на старое место.
– Здравствуйте, - сказала девочка в клетчатой юбке, стоявшая рядом с Барбарисовым, у нее был прекрасный цвет лица.
– Здравствуйте.
– Ты Глашку зовешь на вы?
– спросил Барбарисов.
– Ей четырнадцать лет.
– Именно поэтому.
– Ты же ее видел в Москве прошлый раз?
– Господи, конечно, - сказал Сапожников.
– Но у нее была коса.
– Она ее отрезала недавно.
– Ничего, ей идет.
– Папа, я есть хочу, - сказала Глаша.
– Это значит - пойдем в шашлычную, - сказал Сапожников.
– Откуда вы знаете?
– Это же ясно.
Они пошли по улицам-аллеям, и Сапожникову все хотелось протрещать прутиком по штакетнику, но он только два раза кинул окурки в висячие урны.
– Давай мне сумку, - сказал он.
– Чего ты ее тащишь?
– Мы уже пришли. Обязательно возьмем вина... Надо разрядиться. Ты письмо от Глеба привез?
– Да, привез...
– нехотя сказал Сапожников.
Они вошли в угловую шашлычную и сели за столик у окна. Тень. А на улице ровные одноэтажные дома и магазины.
– Вы будете пить целую бутылку вина?
– спросила Глаша.
– О господи, - сказал Сапожников.
Он думал, что Барбарисов возьмет коньяку, и теперь только косился на эту педагогическую бутылку кисленького винца, он даже названия вин не знал, и сказал: "О господи". И стал есть шашлык.
– Глаша, ты знаешь, раньше он был меланхоликом, - рассказывал Барбарисов.
– В нем было что-то байроническое.
– Это оттого, что у меня были грязные ногти, - сказал Сапожников.
Он повеселел. Что-то ему начинало становиться почти совсем хорошо, и обида прошла.
–
– спросила Глаша.
– Так полагалось влюбленным. Меланхолия и грязные ногти.
У Сапожникова даже обида прошла. О море он старался не думать. Может быть, он даже еще искупается. Море-то было общее. В крайнем случае он будет купаться в сторонке, чтобы не видели, как у него живот растет.
Обратную дорогу Сапожников не запомнил.
Потом они долго поднимались на четвертый этаж старинного дома. Блеклые каменные ступени, незнакомый запах на площадках, чугунные перила и хорошие выцветшие двери. А потом вдруг Сапожников вспомнил стихи про юродивого, который позвонил в квартиру за милостыней, а была зима.
Солидные запахи сна и еды,
Дощечек дверных позолота,
На лестничной клетке босые следы
Оставил невидимый кто-то.
Откуда пришел ты, босой человек?
Безумен, оборван и голоден.
И пишется снег, и нежится снег,
И полночью кажется полдень.
– Пойдемте завтра смотреть со мной фильм "Хижина дяди Тома"?
– вежливо сказала Глаша.
– Ладно, - ответил он.
– Вот мы и приехали. Это квартира сестры. Они с мужем на юге. Спать ты будешь здесь.
– Прекрасная тахта.
– Сделана по заказу, - сказал Барбарисов, застилая постель.
– Барбарисов, что это за дамочки на стенках? Ужасные картинки.
– Иллюстрации из дореволюционных французских журналов. А может быть из "Нивы".
– Мне они нравятся, - с вызовом сказала Глаша.
– Ну, значит, - так правильно, -согласился Сапожников.
За окном было уже совсем темно. Сапожников заснул и видел во сне нехорошее. А раньше Сапожникову кошмары снились только дома.
– Чего ты ждешь от Риги?
– спросил Барбарисов наутро.
– Развлечений, - сказал Сапожников.
– Нормальное чувство командировочного.
– Понятно. Сильная выпивка, много красивых баб и сувениры с видами города.
– Нет... Просто несколько солнечных дней, минимум выпивки и общество милых людей. И давай начнем разбираться в нашем двигателе.
– Нашем?
– спросил Барбарисов.
– Сапожников не ответил.
– Кого ты считаешь милыми людьми?
– спросил Барбарисов.
– Думаешь, я знаю?
– сказал Сапожников.
– Тебя, наверно.
– За прохладным подоконником солнечная листва, спокойные крыши. На улицу, на улицу. Тишина, тайна, шелест шагов, вывески и трамваи. Полупустой вагон, синие рельсы, и, может быть, в пролете домов блеснет море. Хорошо бы поселиться здесь навсегда.
Тут вошла Глаша.
– Папа, я есть хочу, - удивилась она.
– Надо же, все время она хочет есть, - удивился Сапожников.
– А поздороваться не надо?
– спросил Барбарисов.