Самшитовый лес
Шрифт:
– А где он?
– В дровах лежит... Возле дома девятнадцать.
И прошли мимо.
Выходной день. Уроки утром не готовить, в школу не идти. Где все? Сапожников пошел на уголок, а там никто не стоит, не курит.
Прошел трамвай третий номер, потом четырнадцатый. Прохожих один-два и обчелся. Пустынно, как после демонстрации. И такую Сапожников тоскливую радость почувствовал, что горлу поперек. Стоит на углу двух улиц, и идти можно куда хочешь, как будто ты подкидыш и теперь обо всем должен думать сам.
Мама хорошо пела, когда одна оставалась
Аносова бесплатно учила, а все же учила. А после учения, сами знаете, кто плохо пел, поет лучше, а кто хорошо пел, поет хуже. И все уравниваются.
Мастерства больше, таланта меньше. По системе. А искусство какая же система? Искусство - нарушение системы. Хоть в чем-нибудь. Иначе зачем ты в искусстве, если тебе своего сказать нечего?
И мама стала хуже петь, по чужим правилам и не про свое, мамино. До этого пела про сирень, про калитку, про ямщиков, про разлуку. А теперь стала петь, Корчмарева и Раухвергера - современный репертуар. А его только можно петь под рояль - белые клавиши. Мама эти песни наедине с собой петь стеснялась, и они с Сапожниковым стали отдаляться друг от друга.
Вот и стоит теперь Сапожников на осеннем перекрестке, и смотрит Сапожников в серые тучи, и в душе у него тоскливая радость свободного подкидыша, безымянного младенца.
Зашел вчера Сапожников к Аносовым:
– Мама не у вас?
– Проходи, - сказал Леша.
– Что такое?
– спросила мама, когда Сапожников в комнату вошел, где рояль, и кудрявая посторонняя женщина петь учится, и яркий свет из-под стеклянного абажура с голубой оборочкой.
– Письмо получили - сказал Сапожников.
– Дунаев велел за тобой сходить.
– От кого письмо?
– нахмурилась мама.
– От отца...
– Это не спешно, - сказала мама.
– Погуляй... У меня еще урок не начинался.
А Вера Петровна сказала женщине в кудряшках:
– Не, давайте, Лида, еще раз Корчмарева.
И Сапожников узнал библиотекаршу из Дома пионеров. Пожилую женщину, лет двадцати.
Сапожников спросил у Лешки:
– Что читаешь?
– "Двадцать лет спустя".
–
– А "Три мушкетера"? Это продолжение.
– Начал, да отняли. Давали на один день.
– Так это моя книжка была. На, читай.
– Сапожников приткнулся у рояля и стал мушкетерами
захлебываться. Не д'Артаньяном, конечно, - Атосом: бледный и не пьянеет, терпеливый, одно слово-. граф де ла Фер.
А кудряшки поют:
– Нынче в море кач-ка-а высока-а... не жалей, морячка-а, мо-ряка...Тру-убы... ма-ачты... За кормою пенится вода... Ча-айки пла-а-чут...
И бодро: - Но мо-ряк не плачет никогда!
Тут д'Артаньян заглянул в окно павильона, увидел раздавленные фрукты и с ужасом понял, что госпожу Бонасье сперли.
А кудряшки заглянули через плечо испросили:
– А что д'Артаньян-армянин?.. Тру-убы, мачты-.. Но моряк не плачет никогда.
Заморосила водяная пыль, и через улицу на уголок перебежал парень с соседнего двора.
– Смотрел?
– спросил он у Сапожникова.
Вытащил из пальто две папироски "Норд", почти высыпавшиеся в кармане, потом они стали "Север".
Но Сапожников курить отказался.
Парень закурил сам.
– Что видал-то? Кино, что ли?
– спросил Сапожников.
– Какое кино?.. У дома девятнадцать ребеночек мертвый лежит. Голый, сказал парень.
Трава была пронзительная, торцы поленницы черные, а кожура на ней белая с червоточиной, березовая, и завитками отставала. В одном месте у самой земли дрова вдвинуты вглубь, и под навесом верхних рядов, чтобы дождь не лил, лежало синеющее тельце, голенькое, чтобы быстрее умер, и головка уходила вглубь, в темноту, или у него это были темные волосики, - одну секунду это все видел Сапожников, и его тут же оттолкнули люди в пальто, а потом оттащили туда, где толпились пацаны и уходили по одному. А милиционер и доктор в пальто поверх халата писали бумаги. Люди стояли.
– Подкинули, сказал один.
– Бывает, - сказал другой.
– Сука, - сказал третий.
И эти три слова Сапожников запомнил навсегда. И когда вспоминал их, приходило одиночество.
Что с тобой?
– спросила мама.
Сапожников запел громко:
– Нынче в море качка высока-а! Тру-бы! Ма-ачты!.. Но моряк не плачет никогда!
– А: - сказала мама - значит, ты ходил смотреть!
– Тру-убы: Ма-ачты:
– Подкинули:- сказала Мама.
– Это я слышал.
– Бывает:
– И это я слышал:
– Я больше не буду учиться петь, - сказала Мама.
– И еще слышал, что она сука.
– Отец пишет, что приедет, - сказала Мама.
– Он и раньше приезжал.
– Нет, он хочет еще раз попытаться с нами жить.
– Ты пой. Только по-старому, - сказал Сапожников.
– Смешной ты : Неужели ты мог подумать, что я тебя подкину?
– А если ты умрешь раньше меня?
– А если ты раньше меня? Что тогда?
– Не знаю, - сказал Сапожников.
– Ничего не изменится. Человек умирает, только когда его забывают.