Самшитовый лес
Шрифт:
– Вроде дерьма, что ли?
– спросила Нюра.
Дунаев промолчал.
– А ты не волнуйся, - сказала Нюра, придвигаясь к нему.
– Иди ко мне.
И первый раз за всю совместную жизнь их терпеливого симбиоза Дунаев не придвинулся. Его волновали космические проблемы.
– А что?
– сказала Нюра.
– Может, и отходы. Любой сад на отходах стоит... Мало навозу - завянет сад, перебор - сгорит на корню. Дунаев разломил пачку "Беломора", достал папироску, зажег спичку и увидел задумчивое лицо Нюры. Мне одна из бухгалтерии говорила, - сказала Нюра.
– На Сукином болоте научный институт стоял...Гидро...
– Коллектор?
– Ага, коллектор... Крыша бетонная - как в убежище... Дерьма скопилось видимо-невидимо... Кипело оно, кипело, да и шарахнуло... Месяц потом этот Гидро отмывали... Всю бухгалтерию залило.
Дунаев ужаснулся. Нюра додумалась до атомном бомбы и соответствующей ей цивилизации. Критическая масса дерьма чревата взрывом... Гипотеза, понятная даже ребенку.
Глава 34. ИЕРИХОНСКИЕ СТЕНЫ
...У Нюры была одна особенность, производившая, мы бы сказали, даже некоторое неприятное впечатление. Ну, вы читали во многих книжках и видели фильмы, в основном приключенческие, о том, как мчащаяся тройка лошадей или другое взбесившееся животное было остановлено на скаку героическим броском центрального персонажа. Ну, тут, конечно, то-се, ахи-охи, спасенные люди, самопожертвование... Так вот, что касается Нюры, она могла остановить на скаку любое взбесившееся животное. Но для этого она не кидалась наперерез, не повисала на рогах или на дышле. Все происходило до отвращения прозаически.
Вот взять хотя бы быка Мирона. Это в Калязине еще. Все знали, бежит по улице - разбегайся, не то потопчет, не глядя, старый или малый, или на рог возьмет. Его бы прирезать давно, такой зверюга, да уж больно производитель был хорош. Его и сохраняли, уповая на людской ум и беглую сообразительность. И только когда совсем уж невмоготу становилось, выкликали Нюру. Нюра выходила и говорила:
– Ну поди сюда... поди...
И бык Мирон кончал скоком своим колебать землю, смирял его на шаг, опускал задранный хвост и шел к Нюре. Не то чтобы хлебом приманивала или еще какими лакомствами, а просто шел, и все. И смотрел на нее. Потом Нюра шла, куда ей велели идти, а бык за ней. Тоже куда она велела идти, как привязанный. И она приводила его в стойло.
Про другого бы человека сказали - колдунья. А про Нюру кто скажет "колдунья"? Смешно. Нюра, она Нюра и есть. За дальними амбарами сука жила. Злющая. Сколько раз тоже хотели пристрелить, да исчезала она во время из поля зрения охотников. А на Нюрин оклик всегда приходила и вертелась вокруг нее - хвост пропеллером, уши прижаты, и морда остренькая становилась, лисья, и все в глаза ей заглядывала. Кошки за ней, подняв хвосты столбами, целыми выводками ходили.
И ведь что интересно? Ничего умилительного в этом не было. Кормление голубей, порхающие птички над головой - нет, этого ничего не было. Просто вся живность тянулась к ней, как магнитом. А что в ней, в этой Нюре, было? Никто толком сказать не мог. Люди хотя к ней и тянулись, но старались издали на нее смотреть, как на пожаре. Одни только Сапожниковы, мать и сын, ее не боялись. Да разве что еще Дунаев.
Ну Дунаев другое дело, Дунаев умел в ее слова не вслушиваться, он умел только голос ее слушать. И голос, видимо, говорил ему такое, чего другие расслышать не могли.
И еще. Нюру все машины объезжали... В нарушение всех правил движения, она переходила
Однажды, вскоре после описанной выше веселой ночки фантазий и размышлений, Нюра пришла к Сапожникову без звонка, хотя Сапожников всех просил звонить предварительно. Но это для всех, не для Нюры.
– Ну, здравствуй, - сказала она.
– Здравствуй, проходи.
– Рассаживаться не буду, боялась, что не застану. Ты сиди, не уходи из дому, а я тут сбегаю кой-куда.
– Куда?
– Надо мне, - сказала Нюра - и ушла.
Сапожников недолго оставался одни. Его посетил Глеб.
– Вы аутсайдеры, - сказал ему Глеб.
– Вы сидите в кювете, а жизнь пролетает мимо вас, как новенькие машины мимо "Антилопы Гну". Пока ты занимался самоусовершенствованием и усовершенствованием нашего бренного мира, я занимался усовершенствованием своей жизни.
– И до чего ты доусовершенствовался?
– спросил Сапожников.
– Ладно, только не веди со мной разговор на уровне ликбеза. Я не богомолка, а ты не батюшка, давай смотреть трезво.
– Давай.
– У меня есть все, - сказал Глеб, - все, чего можно добиться, не совершая преступления перед обществом.
– А перед собой?
– До этого никому нет дела.
– Ты ошибаешься: ты - это и есть общество!
– Допустим, - сказал Глеб.
– Хотя я и не очень понимаю, что ты имеешь в виду. Да нет, внешний смысл понятен. Неужели ты всерьез
думаешь, что если я лично стану распрекрасным, то и общество станет распрекрасным?
– Вряд ли. Но идея заразительна.
– Но у меня одна жизнь. И я хочу попользоваться в жизни всем, что она предлагает на нормальных условиях. У меня полно друзей, а у тебя раз-два и обчелся. Я объездил весь мир, а ты сидишь в своей квартире. Меня защищают звания и материальные блага, которые я заработал честно, а ты не защищен, тебя можно сощелкнуть одним щелчком, и жаловаться тебе будет некому, тебя никто не выслушает. Просто потому, что некому будет с тобой возиться.
– А почему же тогда ты пришел ко мне?
– спросил Сапожников.
– А не я к тебе?
После этого они долго молчали. Есть не хотелось, пить не хотелось, даже курить не хотелось.
– Ты хочешь сказать, что ты счастлив, а не я?
– спросил Глеб.
– Нет, - сказал Сапожников.
– Я очень несчастлив, но ты пришел ко мне, а не я к тебе.
– Дураки мы с тобой, - сказал Глеб.
– Тоже верно, - согласился Сапожников.
– А ты видал в своей жизни хоть одного счастливого человека?
– Видал.
– Кто это? Расскажи мне о нем. Расскажи мне о нем, - настойчиво сказал Глеб.
– Расскажи.
– Да незачем, - сказал Сапожников.
– Вот она пришла.
И оба они услышали, как кто-то скребется о притолоку.
– Это она сапоги снимает, - сказал Сапожников
Вошла Нюра.
Молнии метались в глазах Глеба, когда он смотрен то на Нюру, то на Сапожникова. А брови были гневно сдвинуты.
– Чтой-то вы какие?
– спросила Нюра.
– Какие?
– сказал Сапожников.