Самвэл
Шрифт:
Но Ормиздухт не слышала ничего. Положив руку на плечо воодушевленного юноши и прислонившись к нему, она в сладостном забытьи упивалась голосом дорогого ей человека. Его дыхание опьяняло ее, при каждом движении, когда он указывал ей на тот или иной предмет, ее обдавало жаром, и нетронутое доселе сердце юной красавицы готово было выскочить из груди.
Зато все очень хорошо слышала княгиня Тачатуи.
— Замолчи, Самвел! — воскликнула она, и угроза в голосе матери заставила сына очнуться от охвативших его чувств.
— Как ты смеешь издеваться над этим? — продолжала она. — Подумай хорошенько, что ты делаешь... Ормиздухт,
— Зачем же принимать душевный пыл за издевку, матушка? — возразил Самвел и отошел от окна. — Я вовсе не издеваюсь. .. Я только говорю вслух то, о чем ты мечтаешь...
Ормиздухт тоже с сожалением отошла от ниши окна и лишилась минутного соседства с Самвелом. Неверными шагами молодая персиянка направилась к двери, не глядя на пригласившую ее княгиню.
— Ты куда, Ормиздухт? — окликнула ее хозяйка.
— Мне нехорошо... Голова что-то закружилась... Пойду прилягу...
Она поспешно вышла, забыв опахало, лежавшее рядом с княгиней. Самвел схватил его и поспешил следом за нею. В соседней комнате он догнал мачеху.
— Спасибо, Самвел, — сказала молодая женщина, взяв опахало, и на ее грустном лице снова проступило радостное оживление.
— Ты сегодня будешь на обеде? — спросил Самвел.
— Нет...
— Саак очень хотел бы повидать тебя.
— Передай ему мои извинения.
Она вышла. У дверей дожидались два чернокожих евнуха. В их сопровождении Ормиздухт направилась в свой дворец.
Вернувшись назад, Самвел с упреком заметил:
— Ты обидела Ормиздухт.
— Я не потерплю при себе этого персидского сладострастия!
— Ты же так любишь все персидское...
— Опомнись, Самвел! Она ведь жена твоего отца!
— И чтимая мною неродная мать! Если ты станешь говорить о ней неподобающим образом, я сразу же уйду отсюда, как и она, и ноги моей не будет больше в этом зале!
Княгиня ничего не ответила: сыновняя угроза принудила ее к молчанию. В такие минуты самый действенный ответ для женщины, тем более для матери — слезы. Она поднесла платок к глазам и горько зарыдала.
Самвел, в сильнейшем гневном возбуждении, ходил взад-вперед, как помешанный, ломая пальцы, и не обратил никакого внимания на слезы матери. Он еще чувствовал рядом с собой близость прекрасной персиянки, в его ушах все еще звучала ласка ее последних слов.
Он относился к этой совсем юной, едва встретившей свою двадцатую весну женщине с большой симпатией, прежде всего потому, что она не только не стремилась играть ту роль, которая ей отводилась и ради которой царственный брат и ввел ее, собственно, в семью Мамиконянов, но даже презирала ее. Персидский двор обращал все свое внимание на просвещение и воспитание только юношей, девушки же оставались почти без образовании и обучались по преимуществу тонкостям гаремной роскоши, развлечениям и церемониям, принятым среди высшей знати. Понятно, что они оказывались совершенно непригодными в роли орудия политических интриг и служили скорее механическим связующим звеном между мужьями и персидским двором. Собственных политических убеждений у них не было. Пространные разъяснения Самвела, которые он с таким чувством излагал мачехе у окна, были прежде всего попыткой выяснить, как отнесется Ормиздухт к планам своего брата. Ей, персиянке и язычнице, скорее должны были прийтись по душе грядущие перемены, но она не придала им ровно никакого значения. И то, что должно было особенно заинтересовать сестру персидского
Раздались звуки рога.
Самвел вздрогнул. Вздрогнула и его мать. Она вытерла слезы и посмотрела в окно. Самвел подошел к другому окну.
По Аштишатской дороге к замку двигался большой конный отряд. На солнце ярко сверкали оружие и доспехи. Подъехав к замку, всадники снова затрубили.
Самвел вышел встречать высокородного гостя.
XII ЗЛОЙЗАМЫСЕЛ,
КОТОРЫЙ НЕ УДАЛСЯ
Появление гостей прервало неожиданную ссору между матерью и сыном. После ухода Самвела княгиня Мамиконян снова приняла свой обычный горделивый вид и, беспокойно прохаживаясь по залу, ожидала, пока гости войдут и приложатся к ее руке.
Однако они запаздывали.
Она велела кликнуть дворецкого. Вошел доверенный человек княгини, дворянин, ведавший в замке деньгами, припасами и трапезами. Он почтительно поклонился и остановился у двери.
— Все готово, Арменак? — спросила княгиня.
— Готово, госпожа.
— Музыкантов позвали?
— Позвали, госпожа.
— Скажешь виночерпию, пусть подаст гостям самое старое и самое крепкое вино.
— Уже сказано, госпожа.
— А мне — самое слабенькое. Понял?
— Понял, госпожа.
— Но в цвете пусть разницы не будет...
— Не будет, госпожа.
Княгиня дала еще несколько указаний и отпустила дворецкого.
После его ухода в зал скользнул главный евнух Багос, человек с морщинистым безволосым лицом и красными, лишенными ресниц веками, в которые еле могли втиснуться выпученные как у жабы, беспокойно бегающие глаза. Он подобострастно приблизился к креслу такими осторожными шагами, словно боялся, что они его выдадут, и, наклонившись, сипло прошептал:
— Сперва пошли приложиться к руке княгини Заруи.
Надменный взор княгини Мамиконян полыхнул гневом.
— Дальше что? — спросила она сердито.
— Дальше — придут сюда обедать.
— Когда?
— Как знать? Если княгиня Заруи не задержит, могут и скоро прийти. Но кто же не знает ее обычая: пока не накормит, не напоит — не отпустит.
— Самвел тоже с ними?
— Впереди всех шел...
Княгиня разгневалась еще больше.
Евнух счел, что уже достиг своей цели, но продолжал наушничать дальше.
— Самвел велел, чтобы Мушега тоже пригласили на обед.
— И Мушег согласился?
— Согласился. Он с Самвелом вот как...
И старый доносчик сложил вместе указательные пальцы обоих рук, что означало «водой не разольешь».
Семьи трех братьев Мамиконянов — Вардана, Васака и Вачагана — жили в одном замке и внешне были очень дружны. Однако под мнимым согласием таилась непримиримая вражда. Эта ненависть имела свои трагические причины: Ва-сак убил своего родного брата Вардана, а Ваган, отец Самвела, предав братоубийцу Васака в руки персидского царя Ша-пуха, тоже погубил родного брата. В этом роду была кровная вражда — вражда неутолимой фамильной мести... Однако, как это принято среди высшей знати, взаимную вражду скрывали за утонченной вежливостью и предупредительностью.