Самвэл
Шрифт:
Свою ненаглядную он нашел среди розовых кустов, но она была совсем не такая веселая, какой он привык видеть ее в этом уголке. Нвард только что начала собирать букет.
— Это для меня, правда? — сказал юноша и потянулся обнять ее.
— Сейчас не до этого, Юсик, — отстранилась девушка. — Я тебя позвала по очень важному делу.
— Какому делу? — уныло спросил юноша: впервые любимая девушка встретила его с такой холодностью.
— Иди сейчас же к Самвелу! Уговори, пусть передаст Мушегу, чтобы не приходил сегодня на обед к княгине... Иди скорее, дело спешное!
Серьезность, с которой говорила девушка, заставила
— С чего это князю Мушегу не ходить на обед? С какой стати?
— С такой!.. Потом расскажу... не мешкай!
— Так ведь мой-то князь должен знать, в чем дело — чтобы объяснить князю Мушегу.
— Если твой господин все узнает прямо сейчас, это плохо кончится: может начаться ссора, — веско и убеждающе сказала девушка. — Пусть гости уедут, я тогда все расскажу тебе, а ты — своему князю. Ну иди, иди скорее.
— Дай же поцеловать твое ли...
— Ступай...
— Ну хоть эти красивые пальчики! — Юсик схватил девушку за руку, прижал к губам кончики ее пальцев и исчез из сада.
О, дали бы мне дым благовоний И утро Навасарда,
Прыжки ланей И бег оленей!
Мы в трубы протрубим И в барабаны забьем!
Слышались звуки лютни, бамбирна, и из трапезной доносилась полная страстной тоски песнь царя Арташеса. Два странствующих народных певца-гусана стояли у дверей, пели и играли на древних армянских инструментах. Очень стара была песня; стары были и певцы. Арташес произнес эти слона на смертном одре. Царь-патриот в последние минуты жизни со всей силою неукротимой страсти желал участвовать в торжествах, которые совершались в первое утро Навасарда. С того дня минуло без малого три столетия, и вот та же песнь сошедшего в могилу язычества звучала в устах певца уже в христианский век.
Посреди обширного зала стоял мраморный стол. Он был такой огромный, что по обе стороны могли разместиться человек пятьдесят, а то и больше. Но на резных каменных скамьях сидело всего пять человек. Во главе стола восседала в роскошном кресле хозяйка дома, княгиня Мамиконян, одесную от нее, на месте почетного гостя — Саак Партев, по левую руку — Месроп Маштоц. Рядом с Сааком сидел Самвел, напротив него, рядом с Маштоцем — старый Арбак, бывший дядька молодого хозяина. Среди гостей не было князя Мушега, двоюродного брата Самвела. Не было и Ормиздухт.
Стол ломился от яств. В высоких серебряных вазах лежали всевозможные восточные сладости и сушеные фрукты. Стол был украшен яркими цветами и усыпан зелеными листьями.
Позади каждого гостя стоял нарядный отрок с венком на голове, с серебряным кувшином, полным вина, в одной руке, и серебряным кубком в другой. Это были виночерпии, по одному на каждого из сидящих за столом. А чуть подальше от стола, позади каждого из гостей, стояли их вооруженные телохранители и, словно ангелы-хранители, не спускали глаз со своих господ.
Певцам отвели место у входа в пиршественный зал; они пели и играли без передышки. Один был слеп на оба глаза, подобно Гомеру, другой — хром. Оба были в рубище. Любимцы народа стояли на пиршестве князей в облике своего народа, чуждом всякой роскоши...
Печальная песня и звуки музыки, звяканье золотых вилок и полнозвучный звон серебряных кубков заглушали разговор, который становился все оживленнее. Безмолвствовал лишь Самвел. Горькие, надрывающие душу мысли бушевали в нем. Два человека, любимых
Более всех говорила за столом княгиня Мамиконян, главным образом с Сааком. Обычно она была весьма искусна в обхождении с гостями, но сегодня речи ее были обрывисты и, казалось, не очень вязались друг с другом. Ее терзала мысль, сказал ли им Самвел о возвращении отца из Тизбона, и если сказал, то в какой форме. Гости об этом ничего не говорили, да и сама княгиня старалась не давать для того повода. Но ведь и совсем не касаться этого предмета тоже вряд ли подобало. Она намеревалась в ближайшие дни отправить Самвела, дабы он встретил отца еще прежде, чем тот ступит на землю своего Тарона. Мыслимо ли, чтобы ближайшие друзья и родичи дома Мамиконянов о том не знали? Да и сколько бы она не скрывала полученные известия, в конце концов Самвел скажет им. А она еще не договаривалась с Самвелом ни о том, как обнародовать весть о возвращении главы семьи, ни о том, как обставить церемонию встречи. С другой стороны, ее мучила мысль, почему вдруг Мушег не пришел на пир. Ужели в доме есть доносчики?.. Или это евнух Багос предал ее?.. Сам надоумил, и сам же дал знать Мушегу, что тут готовится... «Если только ему все открыли, следствия могут быть ужасны» ... — думала она, скрывая тревогу под личиной притворной веселости. Ни от кого княгиня не ждала такой опасности для своих начинаний, как от этого отважного, неустрашимого юноши...
Только такая сильная натура, как мать Самвела, в состоянии была после всех этих терзаний и колебаний сохранять достаточно хладнокровия, чтобы не выдать себя перед гостями. Однако же положение ее было весьма сложно, и она не знала, как разрубить этот запутанный узел.
Княгиня старалась вести разговор о предметах посторонних. Несколько раз в разной форме она выразила соболезнование по поводу ссылки католикоса Нерсеса Великого, отца Саака.
— С того дня, как слуха моего коснулась эта горестная весть, — говорила она с дрожью в голосе, — я лишилась покоя: стоит вспомнить — и слезы выступают на глазах. Армения осталась без духовного пастыря... ах, какое несчастье!
И она, действительно, поднесла к глазам платочек. Саак принялся утешать ее.
— Не огорчайся, княгиня, не надрывай сердце тяжелыми думами! Моему отцу выпало на долю немало испытаний, и всякий раз всемогущий творец даровал ему избавление. И от этой беды Господь спасет его, я верю.
— Спасет... — повторила княгиня, выразив на лице некоторую успокоенность. — Святые молитвы спасут его.
Саак перевел разговор на другую тему.
— А ты, тетушка, имеешь ли известия от дяди? Я что-то слышал — не помню, правда, откуда — будто он вскорости возвращается домой?
Княгиня несколько смутилась, но тут же взяла себя в руки.
— Есть слухи, что возвращается... но наверное ничего не известно, Не иначе, как за грехи наши — дороги перерезаны. Со всех сторон дурные вести... ничего утешительного... Что творится в Тизбоне, что с государем — Бог весть... Только совсем на днях прибыл человек из Тизбона — беглый воин, надо полагать — говорит, будто дядя твой возвращается. И ни письма, ни знака какого-нибудь... Уж не налгал ли в надежде на награду? А ты как думаешь, дорогой Саак? Я как-то совсем растерялась, не знаю, что и делать...