Самвэл
Шрифт:
— Какой-то простолюдин просит допустить его к князю, — ответил слуга.
Самвел сразу догадался, кто это.
— Веди сюда! Но чтобы никто не заметил.
Юсик поставил светильник и вышел. Самвел перешел в зал для приемов. Через несколько минут слуга вернулся, ведя за собой Малхаса. Одежда его была распахнута на могучей груди, сильные руки, тоже голые по локоть, сжимали длинное копье. Он неторопливо поклонился и оперся на свое оружие.
Юсик благоразумно исчез, полагая, что с глазу на глаз его господину будет удобнее говорить с этим человеком, разбойничий облик которого не внушал юному слуге особой симпатии.
— Ты бывал когда-нибудь в Рштунике, Малхас? — спросил Самвел, когда
Что-то, похожее на улыбку, чуть тронуло крупные черты смелого лица.
— В горах Рштуника нет ни одного камушка, которого не знал бы Малхас.
— А на острове Ахтамар бывал?
— Не раз.
— Сколько времени тебе понадобятся, чтобы добраться туда? Крестьянин на минуту задумался.
— Сколько прикажешь, господин мой. Если дело спешное, обращу ночь в день и за двое суток доберусь.
— Дело спешное, — сказал Самвел, достал письмо, приготовленное утром, и передал Малхасу.
— Это письмо как можно скорее доставь князю Гарегину, владетелю Рштуника.
Малхас принял письмо из рук Самвела и бережно спрятал в складках головной повязки.
— Других приказаний не будет?
— Нет. Счастливого пути.
Гонец склонился в поклоне и вышел.
За дверью его поджидал Юсик и вывел чужака из крепости так же незаметно, как и привел.
Этот смелый, уверенный в себе человек был тот самый поселянин, которого Самвел встретил днем раньше, когда ездил в Ашти-шатский монастырь. Письмо он должен был доставить князю Гарегину Рштуни, дочь которого, Ашхен, была предметом обожания и сладостных мечтаний Самвела и ненависти его матери.
XIV НОВЫЕ ВЕСТИ
Когда гонец был отправлен, Самвел сказал своему верному Юсику.
— Сегодня ночью мне надо побывать у князя Мушега. Пусти в дело всю свою ловкость, осмотри все переходы — меня никто не должен видеть.
— Приказ моего князя будет исполнен, — уверенно ответил юный слуга и вышел. «Уж и так все устрою — сам черт ничего не пронюхает», — подумал он.
Самвел остался в своей комнате один.
Никогда еще он не был в таком восторге и упоении, никогда его чувства не были так пылки, как в эту ночь. В письмо, которое ушло с гонцом, он вложил все сердце, все мысли, всю нежность своей души, и сейчас одна только его бренная земная оболочка бродила по этой пустой комнате, которая своей роскошью словно душила его.
Мыслями юноша уносился туда, к исполинским горным высям, где до скалистых вершин не осмеливаются долетать даже орлы, где вечнозеленые сосны даруют лобзания облакам, где серебряными дугами выгибаются и сверкают горные водопады, где лишь тигры, барсы и гиены нарушают вечную тишину дремучих лесов.
Там, в этом скалистом краю, царственный Артос, словно величавый патриарх, возносит свою седовласую главу над окрестными вершинами. Там, в этом чудесном краю, заветная гора Индзак отражает свои окаменевшие волны в прозрачном зеркале Ванского озера. Там горец, все еще в своем первобытном одеянии из звериных шкур, прыгает со скалы на скалу, преследуя с копьем в руках быстроногую лань.
Там, в трепетных объятиях озерных вод, покоится дорогой его сердцу остров — неприступный Ахтамар, а в мирном безмолвном уединении этого острова царит, словно морская богиня, его прекрасная возлюбленная.
«О дорогая Ашхен! — воскликнул он в порыве восторга. — Я твой, твой навеки... тебе принадлежат все силы моей души, все мое сердце... Жестокость бессердечных родителей, безжалостные преграды, которые воздвигает жизнь на нашем пути — ничто не в силах отнять у тебя то, что я со всем пылом любви отдал тебе. Ничто не в силах затмить тебя в моих глазах — ни слава, ни величие, ни царский венец. Ты для меня — вся жизнь, о дорогая Ашхен,
В самозабвении восторга Самвел не заметил, что дверь тихонько приоткрылась, и какая-то фигура, с головы до пят закутанная в черное покрывало, скользнула в его опочивальню. Медленно и бесшумно, как привидение, она прокралась вдоль стены в темный угол и из этого полумрака долго наблюдала за взволнованным юношей и вслушивалась в его пылкие речи. Лицо ее было скрыто под черной шелковой маской. Самвел неподвижно стоял у окна, и взоры его были обращены в сторону области Рштуник, о которой он говорил. Потом он поник головою, скрестил руки на груди, прошелся несколько раз по комнате, погруженный в свои грезы, и, отрешенный для всего окружающего, подошел к креслу и откинулся на его спинку. Так сидел он, отдавшись своим думам и своим страданиям, и вдруг почувствовал, как чьи-то холодные пальцы сжали его руку. Он вздрогнул. Темная фигура сразу сбросила маску и покрывало. Ужас Самвела еще более усилился, когда он увидел перед собою бледное лицо Ормиздухт.
— Не смущайся, — промолвила она, — я все слышала... и все поняла. Мне непонятен язык твоего народа, но язык любви, голос любви — он понятен каждому.
— Ормиздухт?! — воскликнул, наконец, ошеломленный Самвел. — Ты здесь... ночью... в такой час...
— Да, в такой час... Я пришла по очень важному делу, Самвел... только выслушай меня терпеливо.
Молодая женщина дрожала всем телом. Самвел взял ее за руку и усадил рядом с собой. Немного успокоившись, она повернулась лицом к пасынку.
— Запри двери, нам надо переговорить с глазу на глаз. Самвел исполнил ее желание.
— Прости меня, Самвел, — продолжала она печально. — Я разрушила очарование твоих чистых грез... и отнимаю у тебя драгоценные минуты, когда ты говоришь со своим сердцем.
Самвел не нашелся, что сказать. Она продолжала:
— Люби ее, Самвел, люби ту, которой ты с таким пламенным чувством отдал свое сердце. Гы достоин идти по жизни с лучшей на свете спутницей. И она тоже обретет в тебе счастье — ты можешь сделать счастливой любую женщину...
Последние слова заглушило рыдание.
Ормиздухт провела рукою по лбу, откинула рассыпавшиеся кудри, которые, казалось, хотели прикрыть собою слезы на ее глазах.
— Выслушай меня, Самвел, — заговорила она, прервав минутное молчание. — В этом доме ты был единственной моей отрадой. Все склоняются предо мною, но в душе ненавидят меня. Склоняются, ибо я сестра великого персидского владыки. Ненавидят, ибо я персиянка, язычница в христианском доме. Вокруг меня роскошь, золото и перлы, но я задыхаюсь, как в могильном склепе. Один ты, о благородный Самвел, скрашивал мою горькую жизнь и разгонял тоску несчастной, страдающей в чужой стране женщины. Если бы не ты, я давно покинула бы этот дом и уехала на родину. Так выслушай же, дорогой Самвел, почему я пришла к тебе — поздней ночью, в такой неурочный час.