Самые громкие мистификации от Рамзеса до Трампа

Келер Петер

В Берлине жил и Юлий Штетенгейм, писатель-сатирик, пародист и острослов, основатель и главный редактор юмористического еженедельника «Берлинер Веспен» (или «Дойче Веспен» — «Немецкие пчелы»). Благодаря ему в 1877 году на свет появился репортер Випхен. До 1905 года со всех уголков земного шара, преимущественно с театра военных действий, летели его оригинальные материалы.

Материалы и впрямь отличались оригинальностью! «Только прокукарекал бог солнца, как отправился я на поле славы», — смело начинает Випхен 11 мая 1877 года первый репортаж о войне между Турцией и Россией. До начала 1878 года одна захватывающая сводка следует за другой, вдохновенный Випхен, не скупясь на поговорки, метафоры, крылатые выражения

из наследия классиков, находит для сумятицы боя даже библейские сравнения. «Пули летали роем, подобно мухам, — докладывает он. — Турки сражались с отчаянным мужеством». Однако канонада «поистине чудовищна. Бум! Бум! Но еще намного громче!».

Редакторам оставалось только поблагодарить корреспондента за такой драматизм: «Мы получили вашу замечательную бойню». А корреспондент вместо пушечного грома слышал только скрип собственного пера на бумаге. Он сидел в идиллическом провинциальном городке Бернау, что под Берлином, и вся история от первой до последней буквы — сатира в трех частях, выстроенная и написанная Юлием Штетенгеймом. Первая часть — письмо-напоминание от мнимого редактора репортеру, мол, «только вчера один уважаемый коллега выразил готовность писать о сражениях по пять пфеннигов за строчку». Вторая часть — ответ Випхена, в конце тот пытается поторговаться с редакцией: «Об авансе сегодня молчу. Но прошу вас немедленно выслать мне хоть немного, потому что не могу жить в бедности, как церковная мышь». Ну и кульминация — сами репортажи.

Штетенгейму и его персонажу — корреспонденту Випхену, чьи выдуманные репортажи и другие материалы, выходившие с 1878 по 1905 год, собраны в 16 томах, — удалось высмеять и корреспондентов-обманщиков, и господствовавший в то время милитаристский настрой. Штетенгейм, несмотря на все свои словесные развлечения, не забывал, у кого руки в крови. «Три министра совещались по поводу разоружения. Фон Гире был против, князь Бисмарк не желал, а граф Кальноки считал, что не надо торопить события. Что ж, тогда придется бросить игральные кости. Их принесли в золотой коробочке. У каждого министра выпало 18, после чего трое господ перешли на часок к повестке дня», — так в 1881 году охарактеризовал Випхен германо-австро-российский договор.

Штетенгейм, в отличие от своих раболепствующих современников, использовал любую возможность, чтобы подпустить шпильку к царственным особам. Вот что рассказывал Випхен о государственной церемонии в Испании: «В давке один ученый, пытаясь увернуться, оступился и упал прямо к благородным ногам короля. "Как бы то ни было, — сказал король, — вам это даром не пройдет!" Так что же это было? Ученый разбил коленку, но король от своих слов не отказался».

За кровожадными описаниями Випхена скрывался нетипично миролюбивый для того времени характер. Дабы показать журналистскую претенциозность во всей красе, Штетенгейму нужен был еще один, менее симпатичный образ. Он выдумал персонажа по имени «интервьюер», напыщенного невежу. «"Что меня к вам привело?" — спросил я министра, чтобы завязать беседу», — так начинался очень важный разговор «С глазу на глаз» (заголовок однотомника 1895 года выпуска). А заканчивался следующим образом: «Он указал мне на дверь, как бы поясняя, что мне разрешается заходить к нему, когда я пожелаю. Знаменитый генерал больше не отнимал у меня драгоценного времени».

Юлий Штетенгейм играл с открытыми картами. Его читатели обо всем знали. А вот читатели серьезных газет в подлинности интервью и новостей из-за границы уверены быть не могли — как в наше время не уверены в них пользователи СМИ.

Военный энтузиазм —1914

Сотни, тысячи людей собираются на площадях 1 августа 1914 года. Зачитывается объявление войны России. Все аплодируют, размахивают шляпами и подбрасывают их в воздух. Совершенно не знакомые

между собой люди обнимаются посреди улиц. Звонят церковные колокола. Студенты в тот же день записываются добровольцами. К вечеру молодежь с песнями рассыпается по переулкам. Солдаты, в ближайшие дни отбывающие на фронт, празднуют проводы на вокзалах, знать выкрикивает патриотические речи, хор исполняет патриотические песни, на вагонах — самонадеянные лозунги, уверяющие в скорой победе. Для императора Германии Вильгельма II больше не существует деления на партии — есть только народ, немцы. Прочие вельможи в империи подражают ему. Вильгельм II Вюртембергский провозглашает: «С воодушевлением мы, вюртембергцы, следуем призыву императора!» В газетах только и говорится о ликовании и военном энтузиазме, охватившем весь немецкий народ.

В памяти об августовских днях 1914 года на десятилетия запечатлелась такая картина. Лишь в 1970-е годы, когда центром внимания наряду с великими делами государственной важности постепенно становилась повседневная жизнь, историки начали сомневаться в этой версии, но глубоко в народном подсознании даже в начале XXI века все еще сохранялась вера в воодушевление в начале войны. Прошло ровно сто лет, прежде чем в 2014 году в рамках великой ретроспективы основополагающей катастрофы XX века неподдельный образ тех августовских дней наконец проник в общее сознание.

На самом деле ликование не выходило за определенные рамки. Необъективная к тому же цензурированная пресса и государственная пропаганда — одно, а настроение населения — другое. Во многих местах по стране душевное состояние было близко к «удрученному» и «скорбному». Баварский деревенский пастор отмечал: «Мужчины плакали, женщины рыдали». В городе все так же: один берлинец, увидев «множество женщин с заплаканными лицами», оставил в своем дневнике заметку: «Нет ни восторгов, ни энтузиазма», преобладают «серьезность и угнетенность». Он посчитал «восторженные выкрики и поющие компании перед дворцом кронпринца» искренними, но и не скрывал того, что «прохожие оставались безучастными». Житель швабского городка Эбинген отмечал, что «души наполняет отчаяние», а во Фрайбурге-им-Брайсгау новость о войне вызвала ужас: «Ударила, как молот по сердцу и мозгу».

Не существует точной статистики, сколько людей обрадовалось войне, а сколько сочло ее фатальной. Ясно, что большинство тех, кто ее отвергал, оставались вне поля зрения и не на слуху у публики: маленькие люди, пролетариат, сельскохозяйственные рабочие и служащие и особенно женщины. Про них не говорили, их не запечатлевали фотографы. Точно так же ясно, что на высших уровнях война встретила одобрение: националистически настроенная буржуазия, учителя, профессора, академическая молодежь, мечтавшая о приключениях, и военные, долгое время жившие надеждой на войну в Европе.

Журналисты, в основном прикормленные буржуазией, мыслили националистически, происходящее вскружило им головы. Даже инакомыслящих могло увлечь всеобщее воодушевление. Все дело в выборочности восприятия. Сам радикал-демократ и пацифист Курт Тухольский, сын банковского работника, заблуждался, принимая за правду общее «опьянение войной», и вспоминал в очерке, написанном в 1925 году для французского военного альбома, лишь о том, как «по обе стороны границы кидали вверх фуражки и, разевая пасти, славили генералов».

Не только Тухольский, но и многие другие художники и писатели, тоже в основном выходцы из буржуазного класса, участвовали в духовной мобилизации. В 1914 году Томас Манн написал в своем эссе «Мысли о войне»: «Война! Мы ощущали очищение, освобождение и небывалую надежду». Однако среди низших слоев общества распространялись страх и беспокойство. Простые люди понимали, что станут пушечным мясом. Кроме того, семьи, страдавшие от нищеты и в условиях мира, едва знали, как свести концы с концами в военное время.