Самые знаменитые реформаторы России

Казарезов Владимир Васильевич

Активная деятельность Столыпина была замечена правительственными чиновниками, и в 1902 г. его назначили гродненским губернатором.

Служа в разных губерниях, Столыпин имел возможность сравнивать различные системы пользования землей и ведения хозяйства (на западе — преимущественно подворное и хуторское, на востоке — общинное).

В 1903 г. Столыпин возглавил крупную и политически важную Саратовскую губернию, охваченную крестьянскими волнениями. Наводя твердой рукой порядок, он вместе с тем понимал, что главное — не только ликвидировать бунты, переходящие в настоящие восстания, но и установить причины бедственного положения крестьян. И саратовский губернатор пишет царю: «Видимо, существует непреодолимое

препятствие к обогащению, к улучшению быта крестьянского населения, что-то локализует личную инициативу, самодеятельность мужика и обрекает его на жалкое прозябание.

Доискиваясь причины этого зла, нельзя не остановиться на всепоглощающем влиянии на весь уклад сельской крестьянской жизни общинного владения землей, общинного строя. Строй этот вкоренился в понятие народа. Нельзя сказать, чтобы он его любил: он просто другого порядка не понимает и не считает возможным.

Вместе с тем у русского крестьянина страсть все уравнять, всех привести к одному уровню, а так как массу нельзя поднять до уровня самого деятельного и умного, то лучшие элементы деревни должны быть принижены к пониманию и стремлению худшего, инертного большинства.

…Естественным противовесом общинному началу является единоличная собственность. Она же служит залогом порядка, так как мелкий собственник представляет собой ту ячейку, на которой покоится устойчивый порядок в государстве».

Твердая и вместе с тем разумная политика в Саратовской губернии, а также его личные качества способствовали выдвижению Столыпина в центральные органы государственной власти. В апреле 1906 г. он был назначен министром внутренних дел, а через несколько месяцев — в июле, премьер-министром.

Столыпин принял руководство правительством в крайне тяжелое для страны время. Только что закончилась поражением Русско-японская война. Народное хозяйство было подорвано, финансы расстроены, уничтожен Военно-морской флот. Требовались огромные средства на ликвидацию последствий войны. Царь декларировал реформу политической системы, переход от абсолютной монархии к конституционной, но опыта функционирования государственных институтов в новых условиях не было (как, впрочем, и многих из этих институтов, их еще предстояло создать). Чтобы вывести страну из кризиса, нужно было срочно ликвидировать экономические и социальные противоречия: достаточно развитая, крупная промышленность и полукрепостническое, неэффективное сельское хозяйство; высокий уровень науки и искусства и безграмотность большинства населения. Отстранение от управления страной целых классов и социальных групп было настолько же несправедливым, насколько и неразумным. Привилегированные сословия из-за боязни потерять власть, а значительная часть народной массы в силу инертности и забитости не хотели никаких изменений. В то же время радикально настроенные элементы стремились к полному разрушению государства и возведению на его обломках утопического общества, образы которого выстраивались в их воспаленном воображении. Россия была охвачена революционными волнениями и уголовным беспределом.

В стране царила вакханалия убийств. Человеческая жизнь ничего не стоила. Трудно было отличить революционера, сеющего смерть и экспроприирующего чужую собственность по «идейным соображениям», от обычных уголовников, убивающих ради наживы.

Столыпин, хорошо знавший тайные и явные мотивы бунтов и выступлений, законы их развития, пытался наименее болезненным образом оградить от них общество. В одних случаях было достаточно хорошего закона, в других — разъяснения и увещевания, но иногда было невозможно обойтись без применения силы.

Его логика была проста и убедительна, когда он отвечал депутатам Думы, обвинявшим его в жестокости: «Мы слышали тут, что у правительства руки в крови, что

для России стыд и позор — военно-полевые суды. Но государство, находясь в опасности, обязано принимать исключительные законы, чтобы оградить себя от распада. Этот принцип — в природе человека и в природе государства. Бывают роковые моменты в жизни государства, когда надлежит выбрать между целостью теорий и целостью отечества. Такие временные меры не могут стать постоянными. Но и кровавому бреду террора нельзя дать естественный ход, а противопоставить силу. Россия сумеет отличить кровь на руках палачей от крови на руках добросовестных хирургов. Страна ждет не доказательства слабости, но доказательства веры в нее. Мы хотим и от вас услышать слово умиротворения кровавому безумию».

А вот как Столыпин отреагировал на обвинение в ограничении свобод в период первой русской революции: «Если б нашелся безумец, который сейчас одним взмахом пера осуществил бы неограниченные политические свободы в России, — завтра в Петербурге заседал бы Совет рабочих депутатов, который через полгода вверг бы Россию в геенну огненную».

Одна из мер, принятых Столыпиным на посту главы правительства, — предание военно-полевым судам убийц, чья вина была очевидной, тех, кто был задержан на месте преступления с оружием в руках. Естественно, к этим судам отношение было различным. Демократическая общественность, не говоря уже о революционерах, их категорически осуждала и предрекала, что их введение вызовет новую волну неповиновения, народных бунтов. Но абсолютное большинство тех, кого называют рядовыми гражданами, обывателями или средним классом, критиковало правительство и Столыпина за непринятие мер к террористам, за разгул беззакония в стране.

Однако на долгие десятилетия Столыпин вошел в отечественную историю как «обер-вешатель», «глава правительства контрреволюции», «погромщик». Все это слова из ленинского эпистолярного наследия. В сочетании со «столыпинскими галстуками» и «столыпинскими вагонами» они создавали образ эдакого кровожадного монстра, врага русского народа, служившего только интересам правящего строя. Хотя на самом деле он служил России, всему народу. И трудно сказать, где у него было больше врагов и недоброжелателей — среди управляющей элиты или народной массы.

Крупный государственный деятель того времени, лидер партии октябристов, председатель III Государственной думы в 1910–1911 гг. Александр Иванович Гучков, пожалуй, наиболее точно выразил отношение к Столыпину противостоящих политических сил: «Человек, которого в общественных кругах привыкли считать врагом общественности и реакционером, представлялся в глазах тогдашних реакционных кругов самым опасным революционером. Считалось, что со всеми другими, т.н. революционными силами легко справиться (и даже, чем они левее — тем лучше), в силу неосуществимости тех мечтаний и лозунгов, которые они преследуют, но когда человек стоит на почве реальной политики, — это считалось наиболее опасным. Поэтому и борьба в этих кругах велась не с радикальными течениями, а главным образом с целью свергнуть Столыпина, а вместе и тот минимум либеральных реформ, который он олицетворял собою».

Правые обвиняли премьера в сговоре с Думой, левые — в капитуляции перед царем и правыми, шла ли речь об экономических реформах, отношении к Государственной думе или введении военно-полевых судов. Поносили и восхваляли за одно и то же — одни за то, что он убедил царя разогнать Думу, другие — за то, что не сделал этого раньше, за его долготерпение.

По сути, Столыпин вел государственный корабль между Сциллой и Харибдой — реакционными силами, желавшими консервации отсталых институтов, и революционерами, стремившимися к «великим потрясениям». Тем самым он обрек себя на удары с обеих сторон, и в конечном счете — на смерть.