Самый Главный Господин
Шрифт:
Всякий раз, когда в храме на просительной ектенье он слышит прошение о даровании кончины мирной, безболезненной, непостыдной – он уже знает, как это может быть. Но только с тем, кто сумел свою жизнь без остатка отдать другим.
Папаяпис
Однажды по дороге с вершины Афонской горы мы решили заглянуть к одному из афонских монахов – отцу Иоанну, которого в простоте греки прозвали Папаянисом. Извилистая крутая дорога с бетонными ступенями, рассчитанными на шаг осла, приводит нас к двери небольшой кельи. Стучим. Ничего. Читаем молитву. Ничего. Ждем. Наш переводчик уже начинает нервничать – как же так, нас же обещали принять! Все равно – ничего. Все глубоко задумываются: а может, и не надо? Может, и нет у нас каких-то серьезных вопросов, чтобы старца
Папаянис встает и молча идет к двери. Переводчик – за ним. Наконец-то дверь распахивается – старчик встает в проеме и обращается к переводчику: «Посмотри на них – ты что, не видишь? Они же мертвые». Разворачивается и закрывает дверь.
После такого рассказа мы уже сами стоим ни живы ни мертвы. Но тут – о чудо! – дверь, к которой мы уже готовы прикладываться, как к святыне, распахивается – и молодой послушник приглашает нас пройти внутрь.
Глубокий выдох – может, и правда мы еще не безнадежны? – и мы проходим в архондарик – гостиную для паломников. Опираясь на простую деревянную клюку, к нам выходит сгорбленный и сухонький старец. Его слов приветствия разобрать невозможно – почти полное отсутствие зубов дает о себе знать. Однако наш переводчик моментально схватывает смысл – и начинается беседа. Поговорив о разном, старец приглашает нас пройти в мастерскую, где монахи изготавливают кожаные ремни на продажу. Старший группы просит у Папаяниса продать ему монашеский ремень – старец сам выбирает и просит примерить. Оказывается, что ремень не по размеру, слишком большой. Надо проделать еще пару отверстий – старец находит необходимый инструмент, начинает пытаться прорезать – и ничего у него не получается. Ослабевшие руки восьмидесятилетнего старца не могут проткнуть крепкую кожу. Мимо проходит молодой послушник – и мы оказываемся невольными свидетелями примечательной сцены. «Ну чего ты делаешь, геронда? А ну давай сюда, я сам эти дырки проткну. Ты же не можешь – что, не видишь, что ли? Иди отсюда, не мешайся!..» И старец послушно отдает непокорный ремень послушнику, который отработанным движением за пару секунд пробивает необходимые отверстия и отдает ремень нам.
Папаянис, нимало не смутившись таким поведением своего послушника, счастливо улыбается. Обидеться бы ему такой наглости – да только как тут обижаться, когда внутри все любовью заполнено!..
Старец
Великий пост – всегда особый период. Природа уже вовсю запустила мощные механизмы возвращения к жизни, но притормаживает, не торопится. Пригреет солнышко, на другой день крепкий морозец прихватит, только и под ноги смотри, чтобы не навернуться.
Пожилой, давно уже больной батюшка выходит из Варваринского корпуса на улицу – хотя бы немного дыхнуть свежим весенним воздухом. Ласковое солнце нет-нет да и прорвется из-за туч, и побежали, и понеслись по снежному насту сияющие зайчики, слепящие старческие глазки.
– Батюшка, благословите! – Крупная уборщица кланяется в пояс перед старцем. – Батюшка, ну что мне делать? Сил никаких просто нет! Может, хоть вы скажете моей напарнице, Марии, чтобы она перестала убирать швабру в шкаф? Может, хоть вас она послушает? Ну сколько раз можно ей говорить? А она – все одно и то же! Я ей говорю: не убирай в шкаф, оттуда мне доставать неудобно – просто в углу оставляй, там она никому не мешает. Зла никакого не хватает! Сплошное искушение с ней! Ну почему она такая вредная?..
Обрушив на старца свою речь, уборщица с раскрасневшимся от волнения лицом замолчала.
– А может, тебе лучше первой смириться и все время самой в шкаф швабру убирать – чтобы на глазах ее не было? – прищурившись в небо,
Глаза женщины широко раскрываются, она надувается словно шар, вот-вот готовая лопнуть.
– Да вы что, батюшка, не понимаете? Да я же туда буду ее полчаса убирать – там чего только не наложено! Она вообще еле туда влезает! Ее вон как высоко задирать надо! А мне тут за вами за всеми знаете сколько надо успеть убрать за смену? Кто вместо меня все это делать будет? – Ее глаза стали мокрыми.
Старец медленно перевел свой взгляд с апрельского неба на круглое красное лицо – и вдруг сделал перед ней глубокий земной поклон.
– Прости меня, старого дурака, что со своими советами не в свое дело лезу! Делай, как знаешь! Прости меня!
Лицо уборщицы из багрового пошло белесыми пятнами, глаза выкатились еще больше.
– Ба-батюшка! Да… вы чего это? Да зачем так? Да я же просто… да как же… да ну к лешему эту швабру!
От полной растерянности она разжимает руку – и ведро с грязной водой гулко падает на землю, но не разливается. Старец, известный духовник, улыбаясь, поворачивает обратно в корпус. Великий пост. Искушения. С кем не бывает?..
Павел Фивейский
Когда в последний день нашего визита в Египет нас повезли в монастырь преподобного Павла Фивейского – первого христианского отшельника, – мы уже почти перестали удивляться чему бы то ни было. Ну да, огромный монастырь. Ну да, большая и дружная братия. Ну да, мощи древних подвижников. Ну да, пещерные храмы отшельников. Ну да, уже хорошо знакомая пустыня, где нет ни травинки, одни камни да песок.
Выходя из храма, замечаем женщину с девушкой – на лавочке – разговаривающих со священником. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: девушка – одержимая. Ее неестественно выкручивает, жесткий проволочный взгляд, странные звуки. Ну да, тоже все знакомо: бесы вполне интернациональны, и у нас подобного навидались…
Наша встреча с братией монастыря начинается необычно. В просторном зале рассаживаются монахи, предлагается традиционное угощение. В краткой вступительной речи игумен говорит, что они очень хотели бы спеть нам несколько любимых ими церковных песнопений. Звучит красивая, но совершенно непривычная для нашего слуха мелодия, гармонично украшаемая перезвоном тимпанов и каких-то небольших ударных инструментов.
Когда братия расходится, игумен делает нам знак остаться. Мы вспоминаем, что просили увидеться с кем-нибудь из отшельников, чтобы поговорить, поспрашивать, как там, в пустыне, можно спасаться? Тогда игумен улыбнулся и сказал: у нас таких больше трех десятков, кого вы бы хотели? Да мы и сами не знаем: любого. Но – только хорошего. В ожидании увидеть сурового аскета, несколько десятков лет проведшего в полном уединении, среди лютой жары и ночных холодов, словно Мария Египетская, в истлевшей от пота одежде, – мы начинаем глазами искать подвижника.
И тут перед нами откуда-то возникает небольшого росточка старичок, в чистейшем подрясничке, аккуратненький, без всяких следов пота на спине, вполне благообразный и приличный. Сухонький, поджарый – но вовсе не болезненного вида. С глубоко сидящими огромными глазами. Наша беседа начинается с каких-то общих вопросов, а потом каждый начинает спрашивать то, что давно наболело. «Отче, скажите, а как быть, когда ты – церковный администратор, каждый день должен принимать много важных решений, от которых зависят судьбы людей. Как понять, что ты не ошибаешься, что ты не ломаешь людей, а выполняешь волю Божию?» – наконец-то прорывается вопрос из глубины души.
Старец поднимает руку вверх и показывает три пальца. «В решении, которое не от нашего ума, а от Бога, всегда должны присутствовать три составляющих: любовь, радость и мир. Если они очевидны – значит, это решение угодно Богу и на нем будет благословение. Если нет – надо подождать, сделать паузу, не надо преждевременно принимать решение». Такой простоты в ответе не ожидал никто. «А как быть, если, например, чего-то одного не хватает?» – кто-то пытается снять неловко повисшую паузу. «Если хотя бы одного компонента нет – то решение нельзя принимать!» – решительно отвечает отшельник, подтверждая каждое свое слово жестами руки. В его движениях, мимике, словах не чувствуется никакой наигранности: он не в «образе» монаха-аскета, подвижника и отшельника. Он и на самом деле – таков.