Самый кайф (сборник)
Шрифт:
– Тысячу штук! – выпалил Джордж, нахмурился и замкнулся в себе.
– Мне нужно составить смету, – пояснила блондинка.
– Тысячу двести для ровного счета, – вставил я.
– Ой, сколько батонов и колбасы резать!
Какое-то время прошло, и появился пират с ящиками. Мы с Джорджем сели в его ободранную тачку и полетели к Инженерному замку загодя. Водку и подарки народу складировали в кустах, а пират укатил, обещав вернуться с бутербродами.
Еще имелось некоторое время до начала мероприятия, и мы стали перетаскивать народную халяву к скульптуре Геракла, который, несмотря
За прошедший год рубль окончательно сгорел, но мы хотели снова все продавать по рублю.
– А как же водка? По рублю бутылка? – поинтересовался я, но Джордж не согласился.
– По рублю только «Битлз», Джинсовая газета и твой «Кайф». Водка – это отдельная статья.
Не помню кто, кажется Леня, притащил к Инженерному замку «Интерьерный театр» Николая Беляка. Или не Леня…
Я пишу эти абзацы на острове и на улице Святого Людовика IX и набираю питерский номер Джорджа.
– Алло, – печально отвечает Анатолий Августович.
Вот-вот католики ударят в колокол напротив, и я спрашиваю быстро:
– Как дела? Здоровье?
– Ничего себе. Вот валенки купил.
– Не помнишь – кто Беляка привел к Инженерному замку?
– Не помню.
– И еще. В мае девяносто третьего трения в Джинсовом конгрессе уже начались?
– Не помню. Не начались вроде.
Так говорит Джордж-Маркс. Все-таки Леня Тихомиров привел театр! Все-таки сыр-бор уже разгорелся.
Страшная штука – время. Странная и страшная. Делаешь, думаешь, страдаешь, радуешься. А затем – никто не помнит, зачем и почему. И сам забыл почти все.
С Николаем Беляком в восьмидесятом году я учился на курсах кочегаров в «Теплоэнерго-3». Видать, его там кое-чему научили – разные молодые люди, переодетые в античные костюмы, изображали что-то древнеримско-греческое, языческое, но совершенно не джинсовое. Режиссера Беляка обуревали свои амбиции, и он так и не понял, в каком мероприятии его театр участвует. Однако прохожих он привлек театральной красотой. Пришла и джинсовая толпа, приглашенная Гуницким по радио.
Когда древнее язычество кончилось, началось язычество современное – Джордж стоял рядом с Гераклом, выкрикивая джинсовые здравицы, и народ, падкий на халяву, стал карабкаться по ступенькам замка и по Гераклу. Я стоял рядом с Джорджем и охранял мешок с водкой, пока не расшифрованный толпой. Поняв, что Джорджа уже не спасти, а мешок – можно, я, встав на четвереньки, пополз сквозь джинсовые ноги вниз по ступенькам.
Мешок утащил в кусты напротив. Там пили пиво веселый Андрей Измайлов и угрюмоватый Дмитрий Толстоба. Первый какое-то время служил чиновником в Доме писателей, а после в соавторстве с одним фруктом написал боевик «Русский транзит», со вторым же, хорошим поэтом, мы как-то рубили просеку в брянских лесах.
– Надели вот джинсы, – сказали писатели. – А выпить – что, не дадут?
– Дадут, – усмехнулся я и протянул джинсовым рядовым свой мешок. Приятели заглянули в мешок и ахнули.
– Можете воспользоваться одной! Остальное охраняйте покуда.
– Такое народное движение нам определенно нравится!
Я побежал спасать Джорджа и Джорджа спас.
– Что с водкой делать? – спросил Джордж.
– Жизнь подскажет, – пожал я плечами.
– Если начнем раздавать, то нас убьют или позже обвинят в использовании черносотенных приемов.
– Пусть журналисты разойдутся.
– Они не разойдутся.
– Когда-нибудь уберутся.
Тут в кусты заглянул Максим Максимов из «Смены».
– Что тут вообще происходит?
– Объяснить невозможно, – ответил Джордж.
А Торопила опаздывал с бутербродами, и это отчасти спасло ситуацию. Народ постепенно разбредался – на зеленых газончиках и на ступеньках остались хипповать наиболее праздные участники джинсового движения.
Караул у мешка не мешкал, и мне приходилось притормаживать Измайлова и Толстобу обещанием тысячи двухсот бутербродов.
– Тысячи двухсот? – хрипловато и недоверчиво переспрашивал поэт.
– А с чем бутерброды? – интересовался триллерист.
– С колбасой и сыром, – успокаивал я.
В кустах показалась плотная, заключенная в джинсовую пару фигура доктора химических наук Николая Баранова. Году в семидесятом он являлся одним из пионеров пластиночно-обменочного движения и знал массу историй из тех лет.
– Вот, Владимир, – сказал доктор, – оделся во все джинсовое. И даже твою книгу получил у Джорджа за рубль. А теперь что?
Тут как раз замаячили возле Инженерного замка «Жигули» Торопилы. Это приехала тысяча бутербродов. Тысяча двести.
– Значит, так, Коля, – придумал я работу для доктора наук. – Вот мешок с бутылками. Есть несколько стаканов. Становишься под Гераклом и наливаешь по пятьдесят граммов каждому.
– Каждому? – засомневался доктор.
– Н-да. Начнется свалка и тебя сомнут. Надо народ запутать. Ага! Наливаешь каждому, кто предъявит бутерброд. А вы, – обратился я к триллеристу и поэту, – становитесь с другой стороны замка и выдаете бутерброды. Пусть народ побегает.
Так и получилось. Когда из торопиловской машины достали подносы с бутербродами, то народ, сидевший покуда на траве, зашевелился, потянулся к машине. Под Гераклом встал Баранов с водкой. Народ налетел на доктора, но тот остался тверд и велел показывать бутерброды. Народ побежал на другой угол, побежал обратно. Получилась не тупая свалка, а прямо-таки спорт.
Недосмотрев до конца, я умчался на Большой проспект, где на студии заканчивалась запись первого альбома «Санкт-Петербурга». Про альбом я расскажу в третьей части. Здесь важно то, что в вечерней гулянке я не участвовал. Джордж вроде бы побратался с Леней, но последний печати не отдал, и фестиваль таки накрылся одним известным местом.
К началу лета «Санкт-Петербург» закончил работу над первым альбомом, и я стал дергаться, стараясь, чтобы о нем написали рецензии, чтоб его покрутили по радио. Дело для меня новое.