Самый кайф (сборник)
Шрифт:
На куске ватмана поместилось около тысячи фамилий. Первые десять месяцев Джинсового Конгресса прошли бурно и весело, как это всегда случается в истории любого дела, придуманного не со зла и без кровожадных целей. Джинсовый Конгресс можно было назвать постоянно действующим балаганом с постмодернистским уклоном – движение практически цитировало и пародировало действительность. Допародировались в итоге.
Имеет смысл привести список джинсовых акций за девяносто второй год, своеобразный календарь добрых джинсовых дел.
21 мая – акция в защиту российского рубля (колоннада Михайловского замка).
25 июня – учредительная акция Транснационального Джинсового Конгресса (колоннада Михайловского замка).
11 июля – участие в радиопередаче «Севаоборот». Радиомост Петербург – Лондон – Петербург (Петербургское радио).
16 июля – рекламная акция-концерт (двор Рок-клуба).
5 августа – первая радиопередача «Джинсовое Радио» («Радио „Россия“»).
22 августа – участие в концерте «День независимости» (клуб „Рокси“»).
19 сентября – русско-американский концерт (клуб «Рокси»).
9 октября – участие в концерте «День в жизни», День рождения Джона Леннона (рок-клуб «Сатурн» и Дворец спорта «Юбилейный»).
16 октября – участие в концерте «Открытие сезона» (Дом журналистов).
Под Новый 93-й год вышла газета «Джинсовый Конгресс»…
Интересная штука получилась с Новгородцевым. Тот эмигрировал из России сто пятьдесят лет тому назад и отвык от петербургских завихрений ума. А тут приехал на автобусе Би-би-си благосклонно выслушивать и учить нас. На Итальянской
В уютной обстановке Сева и его напарник (не помню имени) откупорили бутылочку шампанского и стали умело проговаривать разные шутки. Впрочем, шутки порядком устарели. Как и утонченный образ седого Севы. Время России неслось вскачь, а Сева Новгородцев остался жить в предыдущих десятилетиях.
После Севы в эфире Би-би-си возник Васин, прокричал здравицы-молитвы и потребовал у человечества денег в свою религиозную пользу. За Васиным в эфире оказался Гребенщиков, который произнес нечто непонятное об учрежденном им движении «новых евреев». На что Джордж Гуницкий только покачал головой, приговаривая:
– Ну-ка, ну-ка! Интересно, интересно.
После БГ в эфир Би-би-си полетели отцы-устроители со своими призывами к Бедным и Богатым. Сева Новгородцев и его напарник перестали шутить. Они сидели перед микрофоном с отвисшими челюстями.
Как грозовая туча, наступало девятое октября девяносто второго года, День рождения Джона Леннона. «Санкт-Петербург» должен был играть на битломанском концерте во Дворце спорта «Юбилейный». Состав временно стабилизировался, и хотя мы не концертировали постоянно, но имели отрепетированную программу качественного мейнстрима, включая такие хиты городского масштаба, как «Дура», «Невский проспект», «Наши лица». Я эту программу готовил по очереди уже с тремя сумасшедшими гитаристами и устал и репетировать, и просто петь. Гуницкому и Тихомирову предложил разнообразить выход «Санкт-Петербурга» их участием – и отцы-устроители согласились.
Года два я уже сотрудничал с газетой «Петербургский литератор», где печатал разнообразные материалы под рубрикой «Клевость и Кайф», сочиняя все, что приходило в голову; иногда статейки получались на грани пристойности. Поскольку в битл-манифестации принял участие и Сергей Федоров, литератор и человек забавный, и его битлование получилось смешным, я сочинил о Дне рождения Леннона что-то вроде были, где вывел себя, Джорджа и Леню, стараясь представить, как это выглядело со стороны. Имеет смысл привести материал, написанный и опубликованный в «Литераторе» по горячим, так сказать, следам.
Сотрудник С., малый не без лиризма, задумчивый циник и недурственный литератор, любящий в летнюю ночь вдруг разразиться итальянским тенором в кругу таких же литераторов, коротающих жизнь на обочине; одним словом, С. с полгода как стал сотрудником газеты «Петербургский литератор», то ли для денег, то ли для того, чтобы занять время.
Денег приходило мало, и время оставалось как сдача. Однажды в редакции появился Громила, выдающий себя и за писателя, и за знатока рок-н-ролла, и за того, и за сего, и все это ужасным басом. Веры ему было немного – слишком уж грандиозны и различны были проекты, на участие в которых он претендовал, но пришла осень, тоска и пропал тенор. Тут и подвернулся Громила с предложением на вечер. В пятницу. Громила что-то пробасил про 9 октября, про какого-то Джона, про какой-то храм и англичан, и музыку, и водку, если честно сказать, и прочие небылицы о возможном вознесении «Литератора» к коммерческим высотам. Сотрудник С. мало что понял, но про водку отложилось. Как шутка.
Набив рюкзак пачками со свежим номером «Литератора», сотрудник С. подошел к кинотеатру «Сатурн», известному ему как заведение третьего сорта с плохим залом и скучным буфетом.
– Вот и рюкзак! – приветствовал Громила сотрудника, увлекая того в недра кинотеатра. – Тут такие дела закрутились! Будет высший свет. Будут битлы и телевидение.
– А кто-нибудь купит газету «Петербургский литератор»? – справедливо поинтересовался С., еще не веря в перспективу вечера.
– Мы объявим о манифесте «Джинсового Конгресса», и у тебя газету оторвут вместе с яйцами! Ха-ха!
Становилось интересно, и сотрудник поволок рюкзак. На первом этаже кинотеатра еще валялись доски, мешки с цементом и кадки с песком. Но на втором этаже и вправду начиналась другая жизнь. Горели софиты, телекамера делала пробные наезды на кинозал, превратившийся в ресторан. По сцене бродили музыканты в разноцветных штанах, а между столов сновали джентльмены в смокингах и с подносами. Обещанное неожиданно стало сбываться – помещение быстро заполнили всякие люди непринужденных манер. Среди них узнавались сотруднику С. лица, виденные по ТВ. Макаревич, Курехин, «митьки» и еще много других завсегдатаев бомонда, фамилии которых не вспомнились на раз. Громила усадил сотрудника С. за центральный стол, велел достать газеты с джинсовым манифестом, велел действовать, а сам скрылся. До водки С. чувствовал себя очень даже нелепо посреди зала, но скоро та появилась, вместе с отцами-устроителями джинсовой демократии.
Последние и правда вели себя без апломба. Потом Громила сказал:
– Так это Бабушкин! Он нашу газету приволок! Он сейчас ею всех достанет. Настоящий Бабушкин!
После этих слов к сотруднику С. отнеслись и вовсе как к своему.
Критическая масса знаменитостей сдетонировала. На сцене заплясали певец с гитарой и артисты с трубами. Охрипший юноша прокричал в паузе:
– Спасибо бизнесменам! Только они дали нам! Спасибо мэрии и всем другим! Да здравствует Джон Леннон и его храм!
Оркестр продолжал плясать, а сотрудник С. стал думать, что ему делать с газетой. Чернобровогривый отец-устроитель съязвил мрачно:
– Тут нулевая джинсовость. Всем джинсовая смерть.
Длинный отец-устроитель произнес дружелюбно:
– В Ливерпуле я Алана Вильямса угощал пивом. Денег у него совсем нет.
В то же время Громила душил Макаревича басом в пользу Джинсового движения. Затем Громила и Длинный с гитарами, а Мрачный с бонгами подались к сцене. Они спели что-то английское, а после уже на русском представили сатирические куплеты про Собчака и Салье. Сотруднику С. передалось, как вирусная болезнь, это веселье, но его нерв, движущая сила, его Джон Леннон, его мажорный квадрат оставались за пределами опыта. Не хватало базиса для адекватного инджоя, но можно было и было что выпить.
Постепенно отцы-устроители становились центром вечеринки. Длинный пел по-английски, и зал подхватывал припевы. Седой коротышка преклонных лет с нездоровым румянцем подсел за стол, и Длинный сообщил сотруднику С.:
– Это Алан. Первый продюсер «Битлз». Я его пивом угощал. Пожмите друг другу руки.
Они пожали.
– Вел! Ба-буш-кин!
В порыве дружелюбия С. протянул господину Вильямсу блюдо с капустой.
– Ноу! – сдвинул брови господин продюсер, взял водку и воскликнул: – Ол ю нид из лав! Ши лавз ю! Ё маза шуд ноу! Джон Леннон!
– А он купит газету «Петербургский литератор»? – спросил С. у Громилы.
– Если ты сможешь объяснить. Только у него все равно денег нет. Второй год приезжает без денег.
Сотрудник С. протянул Алану Вильямсу газету.
– Она очень прогрессивная. Отстаивает ценности цивилизованного мира.
– Йес! – воскликнул господин Вильямс и увековечил газету размашистым автографом.
Понятное дело, сотрудник С. знал про битлов и Леннона, но как-то далеко это располагалось от его интеллектуальной территории. Окружавшие его люди хотя и были с реальными лицами, но не очень.
– Куда нам ехать? Зачем?
– Всем джинсовая смерть!
– Помню, беру я пиво в Ливерпуле…
А вокруг уже собирались куда-то на автобусах. В автобусе к сотруднику С. на колени сели девушки. Они щипали его за уши и хихикали:
– Бабушкин, а-а, Бабушкин! Ты почитаешь нам перед сном «Петербургский литератор»?
Кавалькада
– Ждешь сигнала. Когда со сцены объявим о Джинсовом манифесте и твоей газете, тогда к тебе и повалят. Деньги-то есть куда складывать?
Для денег был рюкзак. Но что есть деньги, когда канитель с «Литератором» могла стать преградой между сотрудником С. и девушками, битлами, весельем и вином?
Со сцены донеслось:
– Джонни всегда и форева… Великий день святого октября и божественные звуки чистого кайфа… В твой день рождения тысячи людей… И скоро твой храм… Все, что нам надо, – это только любовь!..
Заколотили барабаны, задрожал бас, и гитара взвилась на дыбы, а толпа закричала. Сотрудник С. плюнул, положил в карман деньги за проданную дюжину газет, перебросил рюкзак за плечо и сквозь толпу стал пробираться к сцене, надеясь проникнуть туда, где его ждала жизнь.
…К часу ночи избранные из избранных артистов стали тайком исчезать через служебный выход. Снова летел автобус через мосты и каналы в сторону «Сатурн-шоу» за «мерседесом» с Макаревичем. Ресторан встретил тишиной, столами с дармовой выпивкой и кислой капустой за бешеные деньги.
– Всю капусту за счет «Петербургского литератора»! – вскричал сотрудник С., отдав месячную зарплату джентльмену в смокинге.
– Сейчас бы пива, как в Ливерпуле, когда я да Алан Вильямс… – помечтал Длинный.
Тут-то господин Вильямс и появился, сопровождаемый дамой в вечернем платье и боа.
– Виз э литл хэлп ов май фрэнд! Слоу даун! Энд донт лет ми дан!
– Две капусты англичанину и его даме!
Народ подъезжал и подъезжал, к трем часам все началось сначала.
Тут дама в боа голосом усталого диктора объявила:
– Господин Вильямс просит присутствующих спеть русскую песню про черного ворона.
После паузы почти трезвого недоумения раздалось:
– Пусть сперва пива купит!
– Его битлы выгнали, и у нас не заржавеет!
– В День Джона смеет, гад!
– Но вы должны! – настаивало боа. – Это имеет значение для возрождения нашего города!
– Если вы кого-то убивали, вы и пойте!
И тут поднялся сотрудник С. Высоким, ясным, как почерк отличника, тенором он вывел в ночном угаре строчку:
– Че-е-ерный во-о-ор-о-он…
Потом господин Вильямс плакал. Сотрудник С. его жалел, гладил по седой головке, а дама в боа жалела сотрудника С., положив ему на плечо дряблое желе грудей.
Сотрудник С. очнулся в прихожей своего жилья на Охте одетым и без потерь, с рюкзаком за плечами, который и не дал упасть. Осенняя тоска опять наваливалась своей абстинентной пустотой.
Господин Вильямс спал в самолете, не зная покуда, что под ногами у него покоится пачка «Петербургского литератора», а в бумажнике его ждет накладная и соглашение на монопольное право распространения газеты на территории Соединенного Королевства.
Такова частичная правда. Чтобы представить образцы своей развязанной публицистики, я предложу читателю еще пару материалов из раздела «Клевость и Кайф».
Есть атлантисты и есть евразийцы, есть кришнаиты, фашисты, гандисты, марксисты, «новые левые», перонисты, правые, шииты и сунниты, есть просто идиоты… Кого только нет. Есть все.
Нет только валдаистов, но и они будут, если мое изобретение будет внедрено в политическую жизнь России.
Ведь что случилось и еще случится?.. Возбужденная толпа выходит на несанкционированный митинг (или шествие). Не важна окраска – важен факт. Тысяч пять граждан, к примеру, собирается под транспарантами, и в каждом гражданине веса килограммов под семьдесят (5000 гр. х 70 кг = 350 тонн). Появляется человек сто правительственных боевиков со щитами, дубинами, в шлемах, допустим, по сто килограммов в каждой особи (100 б. х 100 кг = 10 тонн). Первые ряды митингующих или шествующих получают по башке, и все триста пятьдесят тонн бегут в страхе, не устояв всего лишь перед десятью.
Решение задачи элементарно, как яблоко Ньютона. Следует просто отключить законы психики (боль, страх) и включить простые физические механизмы. У жителей Валдайской возвышенности (далее – валдаистов) опыт многовековой. Пять тысяч человек должны явиться на митинг или шествие с поллитровкой. При появлении ОМОНа все по команде выпивают 0,5 литра и ложатся. (Тару можно бросить в ОМОН. Вес тары приблизительно равен 10 % веса ОМОНа.) Боевики бить-то любят и умеют, а вот погрузить с десяток вагонов…
Короче, валдаизм – это оригинальное российское политическое течение с элементами толстовства-гандизма.
Был сон: под бой курантов, объявивших Новый 1992 год, Гайдар поднял фужер, свободную руку положил на книгу дедушки про Тимура и его группировку, посмотрел на веселые пузырьки шампанского и бодро произнес:
– Они у меня еще вот как попляшут!
И советская эстрада-попса заплясала, потрясая перьями на шляпах, а Рок-герои заплясали по другой причине.
Конец года свободных цен и юного капитализма в России был ознаменован активизацией концертной и иной деятельности Героев рок-н-ролла. В «Октябрьском» неделю без ажиотажа, но с хорошим заполнением зала играла «Машина времени», а в фойе продавалась книга мемуаров А. Макаревича. Чуть позже в СКК группа «ДДТ» представила программу «Черный пес Петербург», а в фойе продавалась пластинка «Актриса-весна». Тогда же в «Октябрьском» выступал «Наутилус» и продавал свою пластинку. БГ, объявив возрождение «Аквариума», сбацал во Дворце пионеров и школьников. В фойе продавался «Русский альбом»…
Мотаясь по СНГ, рок-директорам приходится, например, в украинских землях брать за концерт купонами, закупать сахар и манную крупу, везти в Россию, менять крупу на рубли и только после меновой процедуры выплачивать гонорар Героям…
Что было у среднестатистического Героя рока? Ну – инструменты фирменные, ну – тачка у кого-то и дачка, ну – видик, одежда, какое-то еще имущество и деньги в госбанке. Вряд ли бриллианты и слитки злата. Имущество-то осталось, а деньги сгорели, как и у прочих сограждан. Все мечутся теперь в поисках вчерашнего достатка, а звездам приходится метаться публично. Презентации там, телеигры и другая кака…
Был сон: под бой курантов, объявивших Новый 1993 год, Гайдар залпом осушил стопарь неразведенного «ройяля», подумал мрачно, что приучили, черт, за год контрабандисты, поймал кайф, снял со стены гитару, поудобнее устроил ее на круглых коленках, обтянутых потертыми еще в университетские годы «левисами», прокашлялся и запел битлов: «Бэк ин Ю-Эс, бэк ин Ю-Эс, бэк ин Ю-Эс-Эс-А-а-а!»
Тогда эти статьи читались весело, а теперь – грустно. Иногда знакомые спрашивали:
– Ты, парень, собственно, за кого? За демократов или за коммунистов?
– Я, парни, за Перикла и за Томаса Мора. И еще – за Гаргантюа и Пантагрюэля.
– То-то и видно, дружище!
– Мне, мужики, надутые дураки не нравятся.
– А ты сам-то, старичок, умный или дурак?
– Хочется умным быть, но в историческом плане от дураков без должности всегда пользы больше получалось.
…Осенью заболел отец. Он сидел сутулый на крыльце нашей дачи и смотрел в сторону вянущего сада, на то, как ветер качает сырые ветви и срывает яблоки. Низкие беременные тучи двигались на север, и было еще тепло. Еще никто не знал про онкологию, но теплые дни сентября казались ледяными. Отец все понимал, но подыгрывал нам – маме, брату, мне. Позже он лег в больницу и выписался после операции. Мы обсуждали семьей, как решить проблему со вторым легким, в котором будто бы накапливается жидкость и мешает жить. А жидкость в легком действительно собиралась, и ее врачи откачивали. Отец снова лег в больницу на реке Фонтанке, куда мы с братом приезжали по очереди. Отец снимал больничную пижаму, футболку, садился на край кровати спиной ко мне и просил помассировать спину. Я касался его желтоватой кожи со множеством родинок, растирал ее, повторяя про себя: «Ты расщепляешься, расщепляешься, расщепляешься. Ты уже растворилась. Опухоль».