Самый лучший комсомолец. Том седьмой

Смолин Павел

— Тяжеловес! — цокнул я языком. — О, а ты вечером сегодня занят? Мне пленку привезут с боксом американским, Мухаммед Али против Джо Фрейзера.

— Али знаю! — просветлел Вовка. — Во сколько? — не дожидаясь ответа, отвел глаза и смущенно спросил. — А можно я не один приду?

— Можно, — первым делом разрешил я. — С девушкой?

— С Наташкой, — вылезла на его лицо широченная улыбка. — Ты ее не знаешь — она подруги маминой дочка, в гости к ним ходили, познакомились. Дружим теперь.

— Это хорошо, — одобрил я. — С меня

торт, с вас — газировка.

— Идет! — хлопнул по протянутой руке рыжий. — Это, бежать надо, а то она меня у метро ждет, — начал уходить. — Так во сколько?

— В семь, — ответил я. — Если ее мама волноваться будет, что поздно, скажи, что Наташу потом до дома КГБ довезет.

— Офигенно! — обрадовался отмазке Вовка. — Все, увидимся!

— Увидимся! — подтвердил я ему в спину и начал поднимать руку.

— Сейчас вытрешь воображаемую слезинку и скажешь что-то вроде: «как быстро растут дети», — ехидно предположила Виталина.

— Просто глаз чешется, — сориентировался я, «почесал» глаз, и мы сели в заранее заведенный охраной «Москвич», который понес нас в Министерство Культуры.

Первым делом, конечно же, едем на самый верх и приземляемся в коридоре на скамейку, ожидая назначенного времени. Скоротать его поможет знакомое лицо:

— Здравствуйте, Василий Петрович.

— Здравствуй, Сергей, — пожал мне руку хороший (потому что делает все, о чем я прошу) кинофункционер. — Здравствуйте, Виталина Петровна, — приложился к ручке.

— Как у вас дела? — спросил я.

— Дела идут замечательно, — улыбнулся он. — Дочка в седьмом классе уже, она у меня отличница, в актрисы метит, в кружок театральный ходит.

— Это очень хорошо, — покивал я. — Есть фотография?

— А как же! — оживился он, извлек из портфеля бумажник и вынул из него фотографию улыбающейся девочки с висящими по бокам симпатичной большеокой мордашки косичками.

— Кинематографичная, — похвалил я. — А сами вы как?

— Грех жаловаться, — признался он, убирая фотографию на место. — Повышение на прошлой неделе с товарищами обмывали, на днях в новую квартиру переедем, три комнаты.

А я ведь не просил — вот, что Сережа животворящий делает!

— Поздравляю, — от души порадовался я за него.

— Спасибо, — благосклонно кивнул он. — «Москва», говорят, на «Оскар» едет?

— Едет! — подтвердил я. — Пятнадцатого апреля церемония, будем по каналу «Восток» показывать. Не прямой эфир, к сожалению, но задержка в один день не так уж и страшна. Предвкушаю статуэтку за «Лучший иностранный фильм». В Госкино СССР фиг отдам, пусть у Владимира Валентиновича стоит — заслужил.

— Если получит — значит заслужил, — не рискнул спорить Василий Петрович, но рискнул заметить. — Он молодой, не испортился бы от такой высокой награды.

Такие люди не портятся — настоящий человек Владимир Валентинович.

— А мы его в деревню сошлем, — хохотнул я. — Комедию из сельской жизни снимать, я сценарий написал уже.

Называется «Любовь и голуби».

— Красиво! — оценил функционер.

— Давайте вашу дочь на роль младшей дочери возьмем? — предложил я.

— Да я же без задней мысли, — смутился он. — Просто отцовской гордостью поделился.

— Я понимаю, — улыбнулся я. — Просто у нее фактура прямо подходящая.

— Постараюсь жену уговорить, — пошутил он.

— Следующий, — выпустив «отработанного» функционера, пригласила секретарша.

Василий Петрович поднялся на ноги и заговорщицки прошептал:

— Если время есть, после Михаила Александровича ко мне зайди, в четыреста седьмой кабинет.

— Зайду, — пообещал я.

Не просто так же зовет, интересно!

* * *

— Нобелевским лауреатам — комсомольский салют! — сунув голову в кабинет Шолохова, с улыбкой отвесил ему салют.

— И Хьюгистам на хворать, — постучав стопкой бумаги по столу, хмыкнул он. — С чем пожаловал?

— Три бумажки подписать, — ответил я, входя в кабинет.

— Ух, красивая! Как с тебя Аксинью писал, — отвесил вошедшей следом Вилочке комплимент Шолохов.

— Спасибо, Михаил Александрович, — поблагодарила она.

Мы сели напротив Министра культуры, и девушка достала из сумочки папку.

— Что там у тебя? — подвинул ее к себе, начал развязывать тесемки Щелоков.

— Товарищи документалисты зажали Павла Владимировича Клушанцева, — пожаловался я. — А я без него кино про космос снять не смогу. Хотят его запрячь на съемки кино про производство. Ну зачем там спецэффекты? Вот, запрос на Павла Владимировича составил, по которому он навечно прикрепляется к моим проектам, а в свободное время обучает молодежь, смену себе готовит.

— Давай, подмахну, — он подписал первую.

— Второе — «одобрямс» на мультипликационный фильм «Остров сокровищ».

— Одобряю, — расписался Шолохов.

— Третье — направление на рассмотрение в ЦК КПСС закона о введении возрастных ограничений на книжки с последующим ослаблением цензуры.

Заржав, Шолохов покачал на меня пальцем:

— Э, нет, такое я подмахивать не стану!

— Надо было вечером приходить, — вздохнул я.

— Хоть среди ночи подними — не стану! — ухмыльнулся он. — Наша культура всем принадлежать должна, от мала до велика, и пошлости с грязью в ней не место.

— Когда я «Тихий Дон» прочитал, я неделю спать не мог, — насупился я. — Сифилис снился.

Чистая правда — в прошлой жизни я был очень впечатлительным.

— И правильно! — не смутился Михаил Александрович. — На то и расчет — страшная болезнь, смертельная, ее бояться и надо!

— Что ж, — я сложил подписанные и неподписанный листочки обратно в папку. — Попробовать стоило.

— Стой, — он пришлепнул папку ладонью.

— Стою! — обрадовался я.

Шолохов достал неподписанный листочек и положил в ящик стола.