Самый медленный поезд
Шрифт:
– Наши будущие победы!..
– говорит артистка, ненароком смахнув слезу.
Промчался эшелон, и пассажиры возвращаются к прерванному завтраку.
– Эх, одного не хватает, - говорит одноглазый, - стопочку за победу!
– Правда твоя, - подхватила тетя Паша, - я ее, дьявола, в рот не беру, а сейчас бы не отказалась!
– Погодите!
– вдруг говорит человек с усиками. Лезет за пазуху куртки и достает сверточек, тоже обернутый в газетную бумагу.
Повторяется та же процедура; словно
обертка за оберткой под напряженно-заинтересованными взглядами
пассажиров, и на свет появляется крошечная бутылочка с прозрачной
жидкостью.
– Чистый, медицинский, - застенчиво объясняет человек с усиками.
– Спиритус вини!
– говорит корреспондент.
– А еще говоришь, что все потерял! А ну, бабы, доставай наперстки! смеется тетя Паша.
Спирт сливают в пустую бутылку, разбавляют водой и
делят между присутствующими, мужчинам побольше,
женщинам на донышке.
– За нас всех!
– говорит тетя Паша.
– За победу!
– провозглашает одноглазый.
– И за того, кто появится!
– адресуясь к жене бригврача, говорит корреспондент.
Все пьют.
А когда выпили, черненькая вскакивает с каким-то лихим зазывным возгласом и, заломив руки, начинает притоптывать, напевая:
– Эх, поеду я в Ленинград-городок!..
Артистка достает аккордеон играет плясовую. Почти. не сходя с места, черненькая пляшет и пляшет искусно,сзадором, с огоньком, трясет по-цыгански плечами. глаза ее влажно блестят, вся она будто вспыхнула изнутри, стала красивой.
На печально-сосредоточенном лице девочки одноглазого тоже загорается улыбка. Заметив это, одноглазый парень растроганно берет ее крошечную ручку в свою огромную пятерню. И в его взгляде, обращенном на черненькую, появляется что-то...
И снова меркнет свет от намчавшего эшелона наступающих войск...
...Возле путей сообщения бродит, собирая щепочки, девочка, поодаль возится с какой-то корягой корреспондент, с отстутствующим видом бродит человек, который все потерял. У штабеля гнилых шпал одноглазый парень разговаривает с кондукторшей. Они имеют право на эту предышку, возле них порядочная груда щепок.
– Да я сама знаю, что в Ленинград пропуск нужен, - говорит черненькая.
– Мне бы Нину Петровну до Москвы довезти, а там видно будет...
– А ты давно ее знаешь?
– По госпиталю. Я и мужа ее знала.
– Голос ее становится таинственным и значительным.
– Он был на двадцать годов ее старше, весь уж белый, а любили они друг друга, как только в кино показывают!
– Я бы тоже мог так любить, - подчеркнуто говорит одноглазый, - как в кино.
– Куда тебе! Тут особое сердце нужно!
– Нешто вы знаете мое сердце?
– обиделся парень.
– Ладно, не подъезжай. Видали
– Местов свободных нет!
Неподалеку группа пленных немцев под охраной часового чистит снегом пищевой котел.
Дочка одноглазого потянула примерзшую к земле веточку, но ей не по силам ее отодрать. Это замечает один из пленных, пожилой, в очках с одним разбитым стеклом. Он приходит на помощь девочке.
– Куда?
– кричит часовой, хватаясь за автомат. Немец, будто не слыша окрика, отдирает веточку от земли и отдает ее девочке.
– Спасибо, - хмуро говорит девочка.
Пленный смотрит на нее и возвращается к своим товарищам.
"Фриц, а ведь тоже чувствует!" - подумал про себя часовой.
...Одноглазый с глубоким укором смотрит на черненькую.
– За что так?
– говорит одноглазый.
К ним подбегает девочка с охапкой щепок. Обиженное выражение вмиг оставляет лицо одноглазого парня, он снова - весь доброта и трогательная нежность.
– Вот молодец!
– говорит он.
– Да этим не то что печку, цельный паровоз можно накормить!
Он подбирает с земли чурки и вместе с дочерью направляется к вагону.
– Эй, боец!
– окликает его черненькая кондукторша. Он оборачивается.
– Ты того... не сердись, - говорит она тихо, смущенно.
– Есть в тебе такое сердце...
...Вагон. Парень сваливает свои чурки у печи, девочка - свои, корреспондент притаскивает огромный сук, кондукторша - несколько березовых полешков. Последним появляется человечек, котрый все потерял. Он долго шарит по карманам, достает кусочек коры и аккуратно присоединяет к остальному топливу.
Слышится далекий паровозный гудок. Вагон дергается.
– Граждане!
– радостно кричит кондукторша.
– Даю отправление!..
Утро. Товарняк стоит на довольно крупной разбомбленной станции. За станцией - погорелье поселка. В вагоне сейчас одни женщины. Они собирают обед. По сравнению с прежним пиршеством нынешняя трапеза выглядит весьма жалко: несколько луковиц, огурцов, хлеб. Тетя Паша варит кашу.
– Маловато выходит, - говорит черненькая.
– А мы добавим.
– Тетя Паша берет чайник и щедро доливает в котелок воды.
– Жидковато будет.
– Как ни крутись: или маловато, или жидковато.
– Нашиковали мы в первые дни, - замечает артистка, - а теперь зубы на полку.
– Кто же знал, что мы на каждом разъезде по полсуток стоять будем! говорит тетя Паша.
– Можно было сообразить!
– несколько раздраженно говорит артистка.
– С нашим неважным грузом мы только путаемся под колесами воинских эшелонов.
– А я так считаю: хоть день, да мой!
– задорно говорит черненькая. Разве нам плохо было?