Самый младший
Шрифт:
— Вот и после войны появились, — сказал Фёдор Александрович. — Вчера на аэродроме получил, лётный шоколад — аварийный паёк.
— Так зачем же? — И мама отодвинула вазочку.
— Что — зачем? Я сейчас не летаю, прохожу стажировку. Паёк дают всем.
— А когда будете летать, сами будете есть шоколад? — спросил Алёша.
Все засмеялись. А Фёдор Александрович очень серьёзно ответил:
— Нет, Алексей, весь шоколад будет принадлежать тебе. Он же аварийный, а летать следует без аварий. Значит,
Правильно? Получай! — И он протянул Алеше конфету.
Фёдор Александрович первый раз сидел вот так, вместе со всеми соседями, за столом. Оказывается, он уж не такой угрюмый, как это всем казалось, и надо было бы давно его приветить. И ему было бы легче. Одному с горем тяжело.
— Редко видимся, — сказал Степан Егорович. — А надо бы чаще.
— Работа!
Фёдор Александрович помешивал в стакане чай и оглядывал всех сидящих за столом. Вот какие у него соседи.
А память стала у него никудышная.
«Вот этот шустрый — Макар, рядом Геннадий, а как же зовут их сестру?» — Он глядел на Настеньку и никак не мог вспомнить её имени.
— Настенька! — сказала Ольга Андреевна. — Передай Фёдору Александровичу пирога.
«Настенька! — обрадовался Фёдор Александрович. — Надо тренировать память. А то куда это годится? Так что-нибудь и очень важное можно забыть».
Чай пили очень весело, все хвалили пирог и общий подарок, который сделали Геннадий, Миша и Настенька. Подарок имел свою историю.
Геннадий на заводе получил ордер на великанские валенки, сорок седьмого размера. Миша отнёс ордер в свой местком — там искали именно такие валенки для ночного сторожа. Взамен ордера на валенки Мише дали ордер на покрывало, а Настенька у себя в больнице сменяла покрывало на башмаки. Алёшке они пришлись впору.
— Это великая комбинация! — объяснил Геннадий. — И вот её организатор — Михаил Тимохин!
Все засмеялись.
А Миша краснел и просил Генку замолчать, но Геннадий не унимался:
— Мишка, не скрывай своего таланта — ты же у нас механик.
— При чём здесь механик! — Миша начинал сердиться. — Валенки могли стоять целую вечность как музейная редкость, а они пригодились. Какая же это комбинация?
Тётя Маша заступилась за Мишу:
— Вся история правильная, без всякой хитрости.
А Миша, конфузясь, продолжал объяснять:
— Старик дежурит в холодном помещении, у него ревматизм.
— Понятно, понятно! За здоровье великого комбинатора! — закричал Генка.
Все стали чокаться. Алёша чокался рюмкой, в которой был сладкий чай.
За столом стало шумно, и даже Фёдор Александрович стал улыбаться.
Тут Степан Егорович вдруг постучал ножом, оглядел всех и начал говорить басом:
Как пошёлЗапела и тётя Маша:
Да по ельничку…Подхватил и Генка:
По березничку…И тогда запели все:
Он глазами — лупы-лупы, Он ногами — тупы-тупы, Наш козёл, наш козёл!..Не пел только Фёдор Александрович. Он смотрел на фотографию человека, которого запомнил на всю жизнь.
Несомненно, это был он. Фёдор Александрович не может не узнать его. Но он не может сказать о нём ни одного слова ни его сыну, ни его жене.
— Вы, может, встречались? — спросила Алёшина мама.
— Нет, нет, — поспешно ответил Петров.
— Вы так смотрели… — Ольга Андреевна поглядела на него с надеждой.
— Нет, не встречался, — повторил Петров и добавил с трудом: — Он просто немного похож на одного моего товарища.
— Это бывает, — сказала Ольга Андреевна.
— Люди похожие встречаются часто, тем более он в форме.
Ольга Андреевна сняла со стены фотографию. На ней, в военной гимнастёрке, светловолосый, ещё совсем молодой человек.
Фотография военного человека пошла по кругу. Её передавали из рук в руки соседи, которые собрались за столом в честь рождения его сына.
Плохо, когда человек болеет…
Иногда после хороших дней наступают плохие. У Алёши так и получилось. Он ходил на каток без свитера — это раз. Ел снег — это два, и теперь лежит уже пятый день. В школу не ходит, к Гуркиным не поехал и самое главное — не бывает на чердаке.
Он слышит над головой Макаровы шаги. Вчера на чердаке был Степан Егорович, и они вместе с Макаром гоняли голубиную стайку. А Алёша даже не мог смотреть в окно — дома была мама. Пришлось лежать в постели. Разве она разрешила бы встать! Обидно!
По-настоящему болеть плохо: и голова болит, и глотать больно, и надо терпеть всякое лечение. Лекарство ещё ничего, его проглотишь, и кончено, а вот горчичники — это гораздо хуже.
Когда Настя Тимохина вошла к ним в комнату, Алёша натянул на голову одеяло и отвернулся к стенке. Настя налила в тарелку тёплой воды и разорвала пакет с горчичниками.
— Ну-ка! — сказала она. — Поставим сначала на спину, под лопаточки.
Алёша засопел.
— Не спишь, знаю! — сказала Настя. — Давай скоренько, а то мне на дежурство идти. Открывай глаза, не притворяйся!