Самый младший
Шрифт:
Конечно, всем не терпелось поскорее посмотреть, что же там у него в чемодане.
Но Анатолий Павлович сказал:
— Позвольте! Позвольте! Я должен подготовиться и преподнести его в торжественной обстановке.
Когда все сели за стол, Анатолий Павлович попросил соблюдать абсолютную тишину. Тишина наступила, замолчала даже Татьяна Лукинична.
— Друзья! — произнёс Анатолий Павлович торжественно. — Перед вами не я, нет, перед вами не Гуркин Анатолий Павлович, старый ворчун и строгий математик. Перед вами весёлый
Все сидели молча и улыбались. Алёша просто глаз не сводил с чемодана. Он даже не мог придумать никакого желания. А все остальные, конечно, загадали. Ещё бы не загадать желание, которое непременно исполнится!
Анатолий Павлович делал руками какие-то таинственные пассы. Наконец он сосчитал:
— Раз, два, три!
Щёлкнул замок, и чемодан открылся.
Улыбка исчезла с лица Гуркина.
— Таня, — сказал он, — Танечка! Я взял не тот чемодан.
Сюрприза не получилось, но всё равно все были довольны и смеялись.
— Нет, это здорово! Это замечательно! — не переставая смеяться, кричал Алёшин папа.
— Анатолий Павлович, голубчик! Это же двойной фокус получился! Ей-богу, здорово!
Алёша ещё надеялся, что, может быть, что-то ещё произойдёт. Он пытался заглянуть в чемодан. И когда это ему удалось, то оказалось, что в чемодане ничего нет, кроме старых ботинок.
— Толенька, я приготовила нести их в починку, — повторяла Татьяна Лукинична, укоризненно покачивая головой. — Ах, Толя, Толя!
И она, улыбаясь, оглядывала сидящих за столом, будто говоря: «Видите, какой он чудак, ну что с ним поделаешь?» А самой, наверное, было его очень жалко.
Анатолий Павлович сидел молча. Алёшин папа его убедил, что всё получилось куда интереснее.
Анатолий Павлович стал объяснять, как это могло произойти:
— Серёжа, дорогой, я старался, я очень ловко всё придумал, и вот пожалуйста. Нельзя, нельзя в доме держать одинаковые чемоданы!
— Они и не одинаковые! — обиделась Татьяна Лукинична. — Тот зелёный, а этот почти чёрный.
— «Почти, почти»! — никак не мог успокоиться Анатолий Павлович.
Помирились все на том, что сюрприз Анатолий Павлович привезёт в другой раз, а сейчас надо скорее провожать старый год, потому что вот-вот уже настанет новый.
С Новым годом, товарищи!
Степан Егорович стал наливать рюмки.
— По старшинству, — сказал он.
Налил сначала себе, потом Анатолию Павловичу, потом тёте Маше, Татьяне Лукиничне, Алёшиному папе и всем остальным.
Степан Егорович встал, и все встали.
— Год был такой, что его не забудут, — сказал Степан Егорович. — Слава ему и честь!
— Товарищам нашим честь и слава! — добавил
— Э, брат, держи, держи! Проливать не полагается! — Степан Егорович погрозил ему пальцем.
Все выпили, и тётя Маша стала угощать. Она подкладывала всем в тарелки то одного, то другого. А Макар и Алёша откупорили для себя бутылку клюквенной шипучки.
До Нового года оставалось совсем мало минут.
— Тихо, друзья! — сказал Анатолий Павлович. — Тихо!
Все замолчали, только в громкоговорителе было слышно: тук-тук! Тук-тук! Словно кто-то постукивал маленькими молоточками. Но вот смолкли и молоточки, на мгновение наступила абсолютная тишина. Потом послышался автомобильный гудок, другой. Будто пахнуло морозом, и все услыхали, как на Красной площади раскатился звон часов. К нему прибавился ещё какой-то особенный звук — это, наверное, большая стрелка передвинулась по последним секундам. Часы вздохнули и начали отбивать час за часом все двенадцать часов.
— Дорогие товарищи! — сказал Михаил Иванович Калинин. — Наступил новый, 1946 год!
За новогодним столом его слушали Тимохины, Гуркины, счастливые Бодровы и тысячи других семей, больших и маленьких. И всем было радостно-радостно и больно слушать то, что он им говорил. Радовались тому, что закончилась страшная война, и было больно за то, что столько разоренья после неё на советской земле. Было жалко людей. И было понятно, что надо много работать в новом, мирном и трудном году.
Михаил Иванович закончил свою речь. Он не мог по радио видеть и слышать всех, кто поздравлял его с Новым годом и желал ему доброго здоровья. Но он сказал всем, всем:
— С Новым годом, товарищи!..
Уже пробил час, и другой, и третий. Молодёжь кончила танцевать, замолчала Мишина музыка. Все сидели за столом, слушали Сергея Бодрова. Алёша тоже слушал, о чём рассказывал отец.
Оказывается, когда был прошлый Новый год, его папа был в плену у фашистов. Он не сдался им, нет. Они подобрали его, когда он был совсем без памяти.
— Кто же вас перевязывал? — спросила Настенька тихо. — Там был лазарет?
— Был, — отвечал Бодров. — Только я попал туда не на перевязку. Когда-нибудь после я расскажу про лазарет… В плену было всем тяжело. Там ведь были всякие нации, даже негры. Но советскому человеку, мало сказать — тяжело: невозможно…
Бодров оглядел всех и сказал:
— Я даже не могу вам этого объяснить. Ну вот, например, другие народы, они думают о свободе, мечтают, а мы, мы родились с ней… — Бодров перевёл дыхание. — Вот слово «товарищ», это же очень дорогое слово! Я там часто думал, как мы его в мирной жизни легко произносили, даже равнодушно произносили. А там это слово было вот здесь, в самом сердце. Шёпотом говорили: «Товарищ, товарищ!» Понимаете?