Самый младший
Шрифт:
Звонок продолжал звонить.
Алёша повернул замок. На пороге стоял совсем не Макар, а незнакомый солдат. Солдат молча шагнул в прихожую и пошёл прямо к их двери. Он хотел было постучать, но обернулся и спросил шёпотом:
— Там, у Бодровых, кто дома?
— Я дома, — сказал Алёша.
— Ты?
И вдруг солдат схватил Алёшу в охапку и прижал к холодной шинели. У Алёши закружилась голова. Солдат внёс его в комнату и поставил на пол.
— Что же ты, Алёшка, без штанов? Без штанов-то почему?
Когда люди очень радуются, они какие-то бестолковые. Хотят спросить одно, а говорят другое.
Вначале всё было очень суматошно.
Когда мама увидела папу, она вдруг начала хлопотать, хлопотать. Побежала кипятить чайник, стала доставать папино бельё, попросила у тёти Маши водки, А потом вдруг села и горько заплакала.
— Оленька! Ну что ты, Оленька! Ну, радость, ну родная моя! — уговаривал её отец.
Мама сквозь слёзы отвечала:
— Я не буду, не буду.
А сама всё плакала и плакала…
Первые дни были такие, что про них очень трудно рассказывать. Все говорили только про папу. С работы все скорее спешили домой. Мама взяла отпуск. А Степан Егорович без всякого отпуска два дня не ходил на завод.
— Я, Серёжа, — сказал он, — не могу с собой совладать, от радости захворал. Ну что тут будешь делать?
И они с папой ничего не делали, а только курили и всё говорили, говорили… Только не про войну, а про другие разные дела.
Гуркины тоже приезжали каждый день и сидели так поздно, что даже два раза оставались ночевать.
Алёша был счастлив.
Счастлив, что вернулся папа, счастлив, что болеет и ему не надо от папы уходить в школу. Да если бы даже был здоров, всё равно бы никуда не ушёл.
Алёша ходил за отцом по пятам. Отвечал отцу на вопросы и сам что-то спрашивал. Но они всё ещё только рассматривали друг друга и ни о чём не поговорили.
Однажды, уловив на себе Алёшин взгляд, отец наклонился к нему и спросил:
— Что, сынок?
— Я просто так, — ответил Алёша и крепко прижался к отцу.
— Мы теперь знаешь как с тобой заживём? — сказал папа, обнимая его. — Теперь, брат, я от вас никуда.
— А на войну? — тихо спросил Алёша.
— На какую войну? Теперь не должно быть никакой войны.
— Совсем не будет?
Папа задумался. Он перебирал лёгкие Алёшины волосы и, повременив, ответил:
— Надо, чтобы совсем.
Жизнь стала совсем другой. Алёше было радостно оттого, что у них в комнате пахнет табаком. Теперь часто приходилось засыпать при свете, потому что папа читал, и это было тоже приятно.
В комнате ожили папины вещи. Папин стол, на котором лежали книги, и мама стирала с них пыль, но никогда не выдвигала в столе ящиков, и Алёша думал, что стол пустой. Теперь
На столе появилась фотография — Алёша никогда не видел её. На фотографии папа и мама, очень весёлые, сидят на большом камне, а кругом море.
— Где же здесь я? — спросил Алёша.
— Тебя ещё тогда не было… — сказала мама.
Но папа её перебил:
— Как это — не было? Был, ты на берегу. Понимаешь, Алёшка, ты убежал на берег, а мы сидим и боимся ноги замочить.
Алёша засмеялся. Если папа даже придумал, что он на берегу, пожалуйста! Пусть на берегу. Он совсем на него не обижается.
В эти суматошные, радостные дни Алёша незаметно выздоровел, но все решили, что до каникул в школу он не пойдёт. Ему разрешили гулять.
Когда он возвращался, то непременно спрашивал:
— Тётя Маша, кто у нас дома — папа или мама?
И если тётя Маша отвечала, что обоих нет, ему всё равно было весело, и он бежал обратно во двор, чтобы их встретить.
«Они хотели сделать из нас рабов, как в Древнем Египте»
Папы с мамой не было, и Алёша забрался к Макару на чердак. Макар подметал голубиную клетку.
Увидев Алёшу, он обрадовался:
— Это ты, Алёшка? Вот хорошо! Давай помогай! Скоро темно будет, а у меня клетка три дня не чищена. Столько уроков на дом надавали, я прямо запарился, ей-богу!
— А чего делать? — спросил Алёша.
Макар достал из клетки миску и велел Алёше вычистить. Алёша стал старательно отскабливать с краёв присохшую грязь. Макар, приманив сизаря, взял его в руки, подошёл к окошку, осмотрел со всех сторон и подул ему под пёрышки. Яркий луч морозного солнца светил в чердачное окошко. Сизые голубиные перья отливали малиновым и зелёным огнём. Даже в чёрных Макаровых глазах вспыхивали искры, будто он стоял рядом с жарким костром.
— Знаешь, Алёшка, — вдруг сказал Макар, — когда дядя Сергей уходил на войну, я его провожал один.
Алёша поднял голову и переспросил:
— Как это — один?
Макар, поглаживая сизаря, продолжал вспоминать:
— Он пришёл тогда домой, а дома никого — только я, все на работе. Он хотел написать письмо, а потом не стал. Сказал: «С дороги напишу».
Алёша слушал Макара с недоверием, но не перебивал.
— Не стал писать письма, — повторил Макар, — обнял меня и ушёл.