Сандрильона из Городищ
Шрифт:
Игорь Александрович заметил, что в девушке есть какое-то врожденное воспитание. Если судить по речи. Или это феноменальная память плюс начитанность? И еще с удивлением почувствовал абсолютно несвойственное ему желание благотворить. В конце концов при его связях можно устроить эту Золушку в приличный институт с общежитием. Помочь ей из гадкого утенка превратиться в лебедя, пардон за банальность. А если себе самому не врать — иметь возможность хоть иногда заглядывать в эти невероятные глаза.
— Знаете что, — брякнул он неожиданно для себя. — Поедем ко мне. Квартира большая, нас трое — я, жена
Девушка молчала так долго, что Игорь Александрович даже ощутил некоторое облегчение. Сейчас она скажет «нет» и через пару часов навсегда исчезнет из его жизни. Оттого, что «навсегда», вопреки всякой логике стало неуютно и тоскливо. Но тут она подняла голову и снова посмотрела ему в глаза:
— Такой вариант мне подходит, спасибо. А деньги отработаю…
— Ну вот и прекрасно! — воскликнул он, не в силах оторваться от русалочьих очей. — Меня, кстати, зовут Игорь Александрович. А вас как звать-величать?
— Аэлита, — спокойно ответила она, как если бы звалась, скажем, Машей. — Но все зовут меня Алей. Имя действительно дурацкое… для Городищ.
Игорь Александрович уже ничему не удивлялся. Разве что единственному: что он такое сделал сию минуту! И еще: что скажет жена?!
Глава вторая. Муж и жена — одна сатана
Нина Филипповна Бережко ждала возвращения мужа из отпуска почти с нетерпением. Впрочем, не более сильным, чем то, с которым она ожидала его отъезда в этот самый отпуск. За четверть века совместной жизни так получилось, что они порой безумно раздражали друг друга, но… Но и скучали, расставаясь даже на неделю. Тем более на месяц. «Вместе тесно, а врозь скучно» — все это встречается куда чаще, чем может показаться, русские пословицы не врут.
Да и привычка — великое дело! Нина Филипповна привыкла к тому, что ее сильный, излучавший уверенность в себе и житейскую мудрость Игорь (в дому — Гоша), на самом деле избалованный и непрактичный ребенок, по-настоящему увлеченный только своими выдуманными персонажами и их переживаниями. Гениальный мастер интриги на бумаге становился в тупик, столкнувшись с незамысловатой житейской подлостью коллеги или приятеля, да и сам порой давал такие обещания, которые выполнить не смог бы даже под угрозой немедленного расстрела.
Нина Филипповна вмешивалась, наводила порядок, успокаивала, убеждала пережить обиду и несправедливость, деликатно отказаться от невозможного. Через несколько дней Игорь все начисто забывал. Она же не забывала ничего и никогда. «Я не злопамятная, а памятливая», — любила напомнить иной раз.
О подлинном распределении ролей в этой довольно известной семье мало кто знал, а слухам мало кто верил. Настолько комичным все это представлялось. Высокий — почти метр восемьдесят, в меру упитанный — девяносто кг (не слишком, однако, заметные при таком-то росте), абсолютно седой (но с густой, ухоженной «гривой»), Игорь Александрович своими повадками барина и манерой над всем подтрунивать производил на окружающих впечатление безусловного и безоговорочного лидера. И, конечно же, главы семьи
И внешняя противоположность ему — Нина Филипповна, едва достававшая супругу до плеча, по-девичьи стройная, молчаливая, никогда в жизни ни на кого голоса не повысившая, в отличие от своей «лучшей половины», который обожал «брать на горло», благо голосом Бог не обидел. А супруга даже бесспорные вещи произносила с некоторыми вопросительными интонациями. Как бы сомневаясь в том, что ее мнение может кого-то заинтересовать. Как бы извиняясь за то, что напомнила.
«Я — человек трезвый», — говорила Нина Филипповна. А иногда, в редком порыве откровенности, добавляла: «У меня и выбора-то нет. Два мечтателя в одной семье — это сумасшедший дом в миниатюре.
Спаси и сохрани». И хотя профессию ее трудно было назвать прозаической (Нина Филипповна была профессором консерватории по классу фортепиано), но внутренней одухотворенности, по ее собственному глубокому убеждению, музыка не придавала. Просто работа такая.
Но в поговорке «муж и жена — одна сатана» опять же есть немалая доля сермяжной правды. При одном-единственном условии: супруги должны идеально дополнять друг друга. Вот тогда даже при абсолютном, казалось бы, несходстве характеров получается идеальная пара. Сплав такой твердости, что разрушить его может только прямое попадание ядерной бомбы. А это, согласитесь, явление достаточно редкое даже в наш сугубо атомный век.
Потому семейная жизнь четы Бережко протекала на редкость мирно, к немалому удивлению окружающих. Даже самый пристрастный недоброжелатель констатировал: никакие «безумства» Игоря Александровича всерьез его супругу не волновали. Более того, не афишируя своей роли по причинам вполне понятным, она не раз выручала своего мужа из положений, мягко говоря, щекотливых, свято веруя в старую истину: «В семейной жизни нужно чуть-чуть любви и бездна терпения».
То есть никогда и ничего не делала под влиянием минуты. Но — выжидала или, когда супруг начинал «повышать голос» (проще говоря, орать), пережидала. Ожидание было, как правило, не слишком долгим. Ибо в ветреном, шумном и склонном к сиюминутным восторгам мэтре была одна, но пламенная страсть: его собственный дом — крепость, и без которого он себя просто не мыслил.
Есть, конечно, люди, наделенные пылким воображением и благодаря этому свойству способные превратить любую развалюху в крепость и держаться за нее до последнего. Будь то восьмиметровка в коммуналке или двухкомнатная смежная на пятом этаже «хрущобы». И они правы, поскольку не в метраже дело, а в духе, который эту крепость оберегает. Но Игорю-то Александровичу свою фантазию в этом направлении эксплуатировать не было решительно никакой необходимости.
Владел он — и уже не формально, как прежде бывало, а на основе таинственного процесса приватизации — генеральской квартирой из четырех комнат в центре столицы. С ванной, гостиной, кабинетом, супружеской спальней и бывшей детской, где счастливо жил сын Антон двадцати двух лет от роду. Плюс кухня с примыкающей к ней комнаткой неизвестного ныне назначения и посему пустовавшей. Плюс решительно все удобства, которые мог предложить московский быт конца текущего столетия.