Сандро, не плачь!
Шрифт:
— Один только танец… пожалуйста, — упорно, с подтекстом, повторила она, и Белецкий вдруг сообразил: она просто не хочет, чтобы их подслушивали. Это единственная возможность остаться более-менее наедине.
— Ладно, — сдался он. Это было из серии "легче дать, чем объяснять, почему нет".
Они встали из-за стола и вышли в центр зала, не глядя друг на друга. Белецкий молча обнял её за талию, а Кетеван положила руки ему на плечи. Желающие петь в караоке не переводились: на смену Жорке пришёл уже изрядно наквасившийся и оттого сентиментальный Генка, на смену Лепсу — по просьбе женской половины курса — Билан. Какая-то попсовенькая
Белецкий даже рассмеялся про себя. Всё происходящее напоминало ему какой-то дурно срежиссированный спектакль… вон и саундтрек подходящий подобрали, чтобы слезу выжать. Одна беда — ему, в отличие от остальных актёров, не дали заранее ознакомиться со сценарием, и сейчас Белецкий просто ломал голову, что будет дальше и куда его в конце концов занесёт.
А всё-таки удивительная вещь — человеческая память… Он не держал Кетеван в своих объятиях страшно сказать, сколько лет, а руки привычно ощущали знакомые изгибы стройного гибкого тела. Бред, вздор, чушь, она изменилась за это время, пытался убедить себя Белецкий, и фигура её тоже изменилась, и в то же время он понимал, что действительно помнит все эти ощущения от прикосновений друг к другу. Их совместные танцы, репетиции, спектакли… И всё-таки… всё-таки, с облегчением осознал он, это были просто воспоминания. Всего лишь воспоминания. Больше не имеющие власти над его настоящим.
— Там просто было слишком много посторонних ушей, — между тем подтвердила его догадки Кетеван. — Не сердись, что вытащила тебя сюда.
— А посторонние глаза не в счёт? — поинтересовался он. — Через пару часов наше совместное фото — теперь танцующее — снова всплывёт в каком-нибудь жёлтом издании, только на этот раз напишут, что я не просто изменяю жене, а в буквальном смысле трахаюсь с тобой прямо посреди зала ресторана на виду у всех, — бросил он отрывисто. Обычно Белецкий подбирал выражения, но сейчас был жутко раздосадован, разозлён и смущён одновременно.
— Здесь нет посторонних, тем более журналистов, — удивилась Кетеван. — Разве ты не обратил внимания на то, что в зале — только мы, “самойловцы”, и больше никого? Специально забронировали ресторан на целый вечер, только под встречу нашего курса.
— Ну, хоть на этом спасибо, — он немного расслабился.
— И всё равно ты какой-то недовольный. Всё ещё злишься на меня за то, что я тебя пригласила? Просто хотела пообщаться с тобой… по-дружески. Что тебя беспокоит?
— Что беспокоит? То, что ты слишком мягко стелешь, Кети, — усмехнулся он. — Переигрываешь. Совсем все навыки растеряла? В училище ты играла лучше, — он действительно был зол — на себя, на неё — и оттого практически грубил ей.
— Ты прости меня, Сандро, — произнесла она будто бы в искреннем раскаянии. — Прости за прошлое. Я очень виновата перед тобой.
— Если ты ещё не забыла русский фольклор, то, наверное, припомнишь поговорку “дорога ложка к обеду”?
— Да, знаю, что запоздала со своими извинениями на пару десятков лет…
— Мне не нужны твои извинения, Кети. Теперь не нужны. Мне уже всё равно, — ровным голосом отозвался он.
— Но мне нужно… мне необходимо, чтобы ты меня простил! — воскликнула она с отчаянием.
— Ты всегда думала только о себе, — незло, почти ласково, сказал Белецкий. — Ужасное избалованное дитя, ты эгоистично заботилась лишь о своём комфорте. Тебе не нравилось, если на тебя сердились, злились или обижались, верно?.. Ты хотела быть милой и любимой всеми… Скажи, ведь ты и записку о том, что уезжаешь, послала мне тогда только для того, чтобы тебя не мучал комплекс вины? Если бы ты уехала из Москвы, не убедившись в том, что я больше не держу на тебя зла, тебе было бы неуютно?
— А ты жестокий, оказывается, — помолчав, откликнулась Кетеван.
— Бываю иногда. Хорошие учителя попались, — жёстко ответил он.
— Хочешь сказать, что стал таким из-за меня?! Ну, не преувеличивай, — она немного делано засмеялась.
— Преувеличивать?! Ты всего лишь проехалась по мне, как танк. И я потом всего лишь полжизни не мог очухаться. В себя прийти. До паники боялся снова полюбить, открыться кому-то, довериться… У меня вот здесь, — он постучал ладонью по груди, — всё было просто выжжено и мёртво. И ничего там не росло и не приживалось ещё много лет. Первую же девушку, в которую после тебя я смог, наконец, влюбиться по-настоящему, я сам же обидел и предал. От страха. Она так и не смогла меня простить… И только с Галей, наконец, я перестал себя накручивать. Нет, я не виню тебя в том, что было тогда… — добавил он после паузы. — Я сам виноват, ты никогда мне ничего не обещала. Одного не понимаю — какого дьявола тебе нужно от меня сейчас?
— А вот мне интересно, ты действительно любишь свою жену? — задала Кетеван встречный вопрос. Он покачал головой, как бы поражаясь её цинизму.
— Я люблю её так, как тебе и не снилось. Но почему это в принципе тебя волнует?
— Я… завидую ей, — тихо призналась Кетеван. — Счастливая она. Ей с тобой очень повезло…
— Ты издеваешься? — он смотрел на неё в неподдельном шоке. — Ты вообще о чём, Кети?! Ты же прекрасно знаешь, что много лет назад… стоило тебе хотя бы раз сделать шаг мне навстречу… и сейчас на её месте могла бы быть ты. А теперь… поезд ушёл, какая зависть, что ты несёшь?
— Ты меня ненавидишь… — выдохнула она.
Белецкий задумчиво покачал головой.
— Все почему-то противопоставляют любви — ненависть. А на самом-то деле, настоящий антипод любви — это равнодушие. Вот это значит, что тебя по-настоящему отпустило… Оказывается, я уже давно не ненавижу, Кети. Мне всё равно. Мне. Всё. Равно, — выделил он эту фразу.
— Я не верю тебе, — её лицо исказила болезненная гримаса. — Не верю! Не могло всё так бесследно исчезнуть. Ты же умирал от любви ко мне…