Санин(год издания 2008)
Шрифт:
Зарудин шагнул вперед. Лицо его стало страшно, и белые зубы оскалились зловеще и зверино.
— А-а… вот как… — проговорил он, судорожно задыхаясь.
— Пошел вон, — с презрением, коротко и твердо ответил Санин.
И в голосе его послышалась такая стальная и страшная угроза, что Зарудин отступил и замолчал, нелепо и дико вращая зрачками.
— Это черт знает что такое… — негромко пробормотал Волошин и поспешно направился к дверям, пряча голову в плечи.
Но в дверях показалась Лида.
Никогда, ни прежде, ни после, она не чувствовала себя такой униженной, точно голая рабыня, из-за которой на рынке
«Да что же это!.. Неужели этому еще не конец!.. Неужели я совершила такое ужасное преступление, что оно никогда не простится, и всегда всякий будет иметь право…» — чуть не закричала она, заломив над головой руки.
Но в саду было так ясно и светло, так мирно жили там яркие цветы, пчелы и птицы, так голубело небо, так блестела у осоки вода, и так обрадовался фокстерьер Милль тому, что она побежала, что Лида опомнилась. Она вдруг инстинктивно вспомнила, что и всегда так же охотно и жадно бегали за ней мужчины, вспомнила свое оживление, которое напрягало все ее тело под взглядами этих мужчин, и потом совсем сознательно в ней пробудилось чувство гордости и правоты.
«Ну что ж, — подумала она, — какое мне дело… он так он… ну любила, теперь разошлись… И никто никогда не смеет меня презирать!»
Она круто повернулась к дому и пошла.
В дверях Лида появилась не такою, какою привыкли видеть ее чужие люди. Но как всегда, вместо обычной модной и вычурной прически, у нее на спине мягко спускалась толстая и пышная коса, вместо изящного изощренного туалета, на груди и плечах легко и просто была легкая кофточка, наивно показывавшая освобожденное прекрасное тело, и вся она, в этом милом, простом, домашнем виде была как-то неожиданно прекрасна и обаятельна.
Странно улыбаясь улыбкой, делавшей ее похожей на брата, Лида как будто спокойно перешагнула порог и сказала звучным и красивым голосом, с особенно милыми девичьими нотками:
— Вот и я… Куда же вы?.. Виктор Сергеевич, бросьте фуражку!..
Санин замолчал и с любопытным восторгом, широко открыв глаза, глядел на сестру.
«Это еще что!» — подумал он.
Какая-то внутренняя сила, и грозная, и милая, и непреоборимая, и женственно-нежная, вошла в комнату. Точно укротительница вошла в клетку разодравшихся диких зверей. Мужчины вдруг стали мягки и покорны.
— Видите ли, Лидия Петровна… — с замешательством проговорил Зарудин.
И как только он заговорил, мило жалкое, беспомощное выражение скользнуло по лицу Лиды. Она быстро взглянула на него, и вдруг ей стало невыносимо больно. Болезненно чувствительный оттенок физической нежности проснулся в ней, и мучительно захотелось на что-то надеяться. Но это желание мгновенно же сменилось острой животной необходимостью доказать ему, как много он сам потерял и как она все-таки прекрасна, несмотря на горе и унижение, которое он причинил ей.
— Ничего я не хочу видеть! — и в самом деле почти закрывая красивые глаза, властно и несколько театрально произнесла Лида.
С Волошиным сделалось что-то странное: эта прелестная теплота, шедшая от едва прикрытого, нежного женского тела, открывшегося в неожиданной милой домашней
— Представьте же… — сказала Лида, через плечо поворачивая к нему большие девичьи глаза, мягко и своевольно оттененные ресницами.
— Волошин… Павел Львович… — пробормотал Зарудин.
«И такая красавица была моей любовницей!» — и с искренним восторгом, и с хвастливым чувством перед Волошиным, и с легким уколом сознания невозвратимой потери мелькнуло в нем.
Лида медленно повернулась к матери.
— Мама, вас там спрашивают… — сказала она.
— Мне не до… — начала Марья Ивановна.
— Я говорю… — перебила Лида, и в голосе ее неожиданно зазвучали слезы.
Марья Ивановна торопливо встала. Санин смотрел на Лиду, и ноздри его раздувались широко и сильно.
— Господа, пойдемте в сад… Тут жарко! — сказала Лида и, как прежде, не глядя, идут ли за ней, пошла на балкон.
Мужчины как загипнотизированные двинулись за ней, и было похоже, точно она опутала их своей косой и насильно ведет куда хочет. Волошин шел впереди, восхищенный и обостренный, позабыв все на свете, кроме нее.
Лида села под липой в качалку и вытянула маленькие ноги в желтых туфельках на просвечивающих черных чулках. В ней как будто было два существа: одно томилось от стыда, обиды и тоски, другое упрямо принимало сознательно возбуждающие позы, одну красивее и гибче другой. И первое с омерзением смотрело и на себя, и на мужчин, и на всю жизнь.
— Ну, Павел Львович… какое впечатление производит на вас наша глушь? — щуря глаза, спрашивала Лида.
Волошин быстро скрестил и потер пальцы.
— Такое, какое, вероятно, испытывает человек в глухом лесу, наткнувшийся на роскошный цветок! — ответил он.
И между ними начался легкий, пустой и насквозь лживый разговор, в котором все то, что произносилось вслух, было ложью, а все то, о чем умалчивали, было правдой. Санин молчал и слушал именно тот молчаливый и настоящий разговор, который без слов скользил по лицам, по рукам и ногам, по звукам голоса и его дрожи. Лида страдала, Волошин мучительно и неудовлетворенно наслаждался ее красотой и запахом. А Зарудин уже ненавидел и ее, и Санина, и Волошина, и весь мир, хотел уйти и не уходил, хотел сделать что-то грубое и курил папиросу за папиросой. И почему-то нестерпимая потребность, чтобы Лида открыто предстала всем, как его любовница, беспросветно зло надавила его мозг.
— И так вам нравится у нас, вы не жалеете, что покинули Петербург? — спрашивала Лида.
Быть может, эта пытка была мучительнее всего, и ей самой странно было, что она не встает, не уходит.
— Mais au contraire! [1] — возражал Волошин, кокетливо разводя руками и наводя глаз на грудь Лиды.
— Без фраз! — с кокетливо повелительным жестом сказала Лида, и опять в ней боролись два существа: одно вызвало краску на лице, другое еще выпуклее и неуловимо бесстыднее выставило грудь навстречу обнажающему взгляду.
1
Нет, напротив! (фр.)