Санин (сборник)
Шрифт:
«Ну вот и кончено… И опять я буду счастлива… Милый, бедный!..» – плача счастливыми слезами, думала она, не отнимая руки и сама целуя мягкие, всегда нравившиеся ей волосы Новикова. Воспоминание о Зарудине ярко мелькнуло в ней, но сейчас же погасло.
Когда пришел Санин, решивший, что времени для объяснений прошло достаточно, Лида и Новиков держали друг друга за руки и что-то тихо и доверчиво рассказывали. Новиков говорил, что никогда не переставал ее любить, а Лида говорила, что любит его теперь. И это было правдой, потому что Лиде хотелось любви и счастья,
Им казалось, что они никогда не были так счастливы. Увидев Санина, они замолчали и глядели на него смущенными, радостными и доверчивыми глазами.
– Ну, понимаю, – важно сказал Санин, поглядев на них. – И слава Богу. Будьте только счастливы!
Он хотел еще что-то добавить, но чихнул на всю реку.
– Сыро… Не схватите насморка! – прибавил он, протирая глаза.
Лида счастливо засмеялась, и смех ее прозвучал над рекой опять загадочно и красиво.
– Я уйду! – объявил Санин, помолчав.
– Куда? – спросил Новиков.
– А там пришли за мной Сварожич и этот офицер… поклонник Толстого… как его?.. Длинный такой немец!
– Фон Дейц! – беспричинно смеясь, подсказала Лида.
– Он самый. Пришли нас всех звать на какую-то сходку. Только я сказал им, что вас дома нет.
– Зачем, – все, смеясь, спросила Лида, – может, и мы бы пошли?
– Сиди тут, – возразил Санин. – Я бы и сам сел, если бы было с кем!
И он опять ушел, на этот раз в самом деле. Вечер наступил, в темной текучей воде заколебались звезды.
XXIV
Вечер был темный и глухой. Над верхушками черных окаменелых деревьев тяжко клубились тучи и быстро, точно поспешая к невидимой цели, ползли от края и до края неба. В их зеленоватых просветах мелькали и скрывались бледные звезды. Вверху все было полно непрестанного зловещего движения, а внизу все притихло в напряженном ожидании.
И в этой тишине голоса спорящих людей казались чересчур резкими и крикливыми, точно визг маленьких раздраженных животных.
– Как бы то ни было, – неуклюже, как журавль, спотыкаясь длинными ногами, выкрикивал фон Дейц, – а христианство дало человечеству неизживаемое богатство, как единственное полное и понятное гуманитарное учение!
– Ну да… – упрямо дергая головой и сердито глядя ему в спину, возражал идущий сзади Юрий, – но в борьбе с животными инстинктами христианство оказалось так же бессильно, как и все дру…
– Как «оказалось»! – с возмущением вскрикнул фон Дейц. – Все будущее за христианством, и говорить о нем, как о чем-то конечном…
– У христианства нет будущего! – перебил Юрий, с беспричинной ненавистью всматриваясь в расплывающееся пятно офицерского кителя. – Если христианство не могло победить человечество в эпоху самого острого своего развития и бессильно попало в руки кучки мерзавцев, как орудие наглого обмана, то теперь, когда уже даже самое слово «христианство» стало пресным, странно и смешно ждать какого-то чуда… История но прощает: что раз сошло со сцены, то назад не придет!..
Деревянный тротуар чуть белел под ногами;
– Христианство?.. сошло со сцены! – вскрикнул фон Дейц, и в голосе его прозвучало преувеличенное изумление и негодование.
– Конечно, сошло… – упрямо продолжал Юрий. – Вы так поражаетесь, точно этого даже и допустить нельзя… Как сошел со сцены Моисеев закон, как умерли Будда и эллинские боги, так умер и Христос… Закон эволюции… Что вас так пугает в этом?.. Ведь вы же не верите в божественность его учения?
– Конечно, нет! – обиженно фыркнул фон Дейц, отвечая не столько вопросу, сколько обидному тону Юрия.
– Так неужели же вы допускаете возможность создания человеком вечного закона?
«Идиот!» – думал он в эту минуту о фон Дейце, и непоколебимая, очень приятная уверенность в том, что этот человек бесконечно глупее его, Юрия, и что ему никогда не понять того, что как Божий день ясно и просто для него самого, нелепо сплетались в голове Юрия с раздраженным желанием во что бы то ни стало совершенно убедить и переспорить офицера.
– Допустим, что это и так… – волнуясь и тоже уже озлобляясь, возражал длинный офицер. – Но христианство легло в основу будущего… оно не погибло, оно легло в почву, как всякое зерно, а свой плод даст…
– Я не о том говорю… – немного сбившись и оттого еще больше озлобляясь, ответил Юрий. – Я хотел сказать…
– Нет, позвольте… – боясь упустить верх, с торжеством перебил фон Дейц, опять оглядываясь и сбиваясь с тротуара. – Вы именно так сказали…
– Раз я говорю, что не так, то значит, не так… Странно! – с острой злобой от мысли, что глупый фон Дейц хоть на одну минуту может допустить, что он умнее, оборвал Юрий. – Я хотел сказать…
– Ну может быть… Простите, я не так понял! – со снисходительной усмешкой пожал узкими плечами фон Дейц, вовсе не скрывая, что поймал Юрия и что бы тот теперь ни говорил, все это будет уже запоздалыми отступлениями.
Юрий понял его и почувствовал такую злобу и оскорбление, что у него даже горло перехватило.
– Я вовсе не отрицаю огромной роли христианства…
– Тогда вы противоречите себе! – с новым торжествующим восторгом захлебнулся фон Дейц, радуясь, что Юрий несравнимо глупее его и, видимо, не может даже и приблизительно понять того, что так стройно и красиво лежит в голове самого фон Дейца.
– Это вам кажется, что я противоречу, а на самом деле… напротив, я… моя мысль совершенно логична, и я не виноват, что вы… не желаете меня понять, – сбивчиво и страдая, совсем уже резко прокричал Юрий. – Я говорю и говорил, что христианство пережеванный материал и что в нем, как таковом, уже нельзя и незачем ждать спасения.
– Ну да… не отрицаете ли вы благотворность влияния христианства… то есть, того, что оно прямо ложится в фундамент… – торопливо ловя ускользающую на этом повороте разговора мысль, тоже повысил голос фон Дейц.