Санкт-Петербург. Автобиография

Королев Кирилл Михайлович

Рабочие на некоторых текстильных фабриках имели казенные квартиры – специально построенные при фабрике казармы. Они имели несколько этажей; в середине каждого шел коридор, залитый асфальтом, по бокам – комнаты. В комнату помещались две-три семьи, которые отделялись друг от друга занавесками. Кухня была общая; в ней с утра до ночи грелся куб для кипятка. За порядком в казарме наблюдал смотритель. <...> Хозяевам казарма была выгодна: за жилье, за дрова, за кипяток – за все с лихвой вычитали из заработка.

О стоимости жилья упоминал и С. Ф. Светлов.

Квартиры в Петербурге очень дороги и не отличаются ни удобством, ни роскошью. Чем квартира меньше, тем она наименее удобна и тем обходится для нанимателя дороже: если за вполне порядочную квартиру приходится платить хоть

тысячу двести рублей, то за квартиру втрое меньшую и худшую придется заплатить почти половину стоимости первой квартиры. В первой квартире будет пять или шесть комнат, людские, ванна, два входа, окна на улицу; во второй квартире будет только три комнаты, без ванной, с окнами на двор и с одним грязным ходом. Следовательно, и в первом случае вы платите за каждую комнату около двухсот рублей и во втором тоже – около двухсот рублей в год, хотя комнаты меньше и хуже.

Понятно, что барские квартиры, стоимостью от полутора-двух тысяч рублей и выше, обширны, удобны и отделаны с комфортом. Но нанимателей таких квартир немного и громадное большинство питерцев ютится в небольших квартирах (от трех до пяти комнат) стоимостью от пятисот до тысячи рублей в год.

В 1844 году в городе был принят знаменитый высотный регламент – «Правила об ограничении постройки в С.-Петербурге высоких зданий и надстроек этажей на существующих зданиях». Этот регламент постанавливал «не допускать постройки жилых зданий высотой более 11 сажен (23,5 м. – Ред.)», а «высота возводимых вновь домов не должна превышать ширину улиц и переулков, где они строятся».

Кони Клодта и холера, 1842 год

«Художественная газета», Александр Башуцкий

Петербург пережил смерть поэта – и продолжил украшаться. В начале 1840-х годов был перестроен старый Аничков мост, который затруднял движение по Невскому. На гранитных пьедесталах по четырем углам моста установили скульптурные группы работы П. К. Клодта, первоначально предназначавшиеся для украшения Адмиралтейской набережной, – знаменитых «Коней». Императорским указом «за отличное произведение конных групп для Аничкова моста» скульптору пожаловали орден Святой Анны третьей степени и орден Святого Владимира четвертой степени, а «Кони» Клодта со временем сделались одной из главных достопримечательностей города.

«Художественная газета», издававшаяся в Петербурге, комментировала процесс отливки и установки скульптурных групп.

Взгляд на выставку художественных произведений. Скульптура.

За исключением барона Клота фон Юргенсбурга, шагнувшего в короткое время из среды любителей на степень первоклассного, единственного в своем роде художника, все прочие молодые скульпторы, принесшие свои произведения на последнюю трехгодичную выставку, принадлежат к числу начинающих. <...>

Нам бы прежде всего следовало говорить о колоссальной бронзовой группе «Коня и возничего», вылитой профессором бароном Клотом, по его же модели, как о важнейшем и замечательнейшем произведении нашей современной скульптуры; но мы этого не сделаем. Произведения барона Клота всего убедительнее говорят сами за себя. Они составляют эпоху в развитии художеств в нашем отечестве, и им должна быть посвящена особая статья. Как бы хороши ни были наши молодые таланты, заслуженного мастера мы умеем отличить и отделить от них. <...>

Отчет Императорской Академии художеств за 1839/40 академический год:

Профессор и литейный мастер барон П. К. Клот окончил модель 2-й группы «Коня с водничим» и сделал несколько лошадей в малом виде; отлил из бронзы 8 фигур ангелов для балюстрады Исаакиевского собора; барельеф для памятника живописцу Сильвестру Щедрину; льва и бюст для памятника генералу Бистрому; бюсты П. А. Кикина и И. П. Мартоса; и для отливки из меди конной группы составил восковую модель под каменную работу.

К очерку с двух групп барона П. К. Клота

Прилагаемый здесь в очерке рисунок изображает две группы коней и возничих, отлитых по его модели.

Та, что

представлена на правой стороне рисунка, отлита года два тому и знакома посетителям последней выставки. В свое время она была оценена по достоинству и единогласно признана произведением прекрасным. Теперь, как бы в доказательство, что в искусстве и прекрасное имеет свои степени и подразделения, рукою того же мастера произведена и отлита из бронзы вторая группа коня и возничего, с некоторым изменением противу первой в положениях и поворотах фигур. Эта вторая группа, что изображена на левой стороне рисунка, превосходит первую и по красоте форм и по живописности своей. Обе они предназначены для новостроящегося Аничкина моста, где они будут поставлены по обеим концам его, попарно. Подобных им, за исключением коня под фигурою Петра Великого, что на Сенатской площади, столица наша конечно не имеет; что же касается до других подобных европейских произведений, то сравнения без рисунков и подробнейших сведений едва ли бы здесь к чему послужили. Имея перед глазами копии с групп, так называемых Monte Cavallo и украшающих Конногвардейский манеж, можно было бы коснуться и до них; но они так плохи, что мы боимся погрешить против оригиналов сравнением столь опасным. А потому, мы только прибавим, что отливка последней группы произведена бароном Клотом с тем совершенством, до которого он же довел у нас литейное искусство.

Хроника. Новый конь барона Клота:

Чудный третий конь нашего славного скульптора, барона Клота, пока еще не бронзовый, а гипсовый, временный поставлен к празднику на третий угол Аничкова моста, у дома Лопатина. В будущем нумере мы представим рисунок, гравируемый уже братом скульптора, нашим отличным гравером, бароном П. К. Клотом. Эти произведения, эти чудные кони и настоящие русские молодцы – богатыри возничие, кроме высоких, многосторонних, общеевропейских, артистических достоинств, заключают еще одно, кажется, мало замеченное, но чрезвычайно важное: они чисто национальны и потому нравятся народу. – Вы бегаете от толпы, а мы в нее становимся очень часто; послушайте, как эти кони восхищают народ: «Экой конь! Чудо; вот-то конь, так уж конь!» – «Вишь, вздумал на дыбы; нет, брат, молод, дудки, небось он те осадит, – не на того напал! – Вот кони как кони и люди как люди: видно сразу, что наши; а то черт-ли в тех немецких, что стоят там, у манежа!» – Это пластическое яркое выражение силы, мощи, смелости любо народу, оно свое родное; а между тем, глядя с любовью и сознанием на славное произведение искусства, народ незаметно образует свой вкус.

В том же году в Санкт-Петербурге вспыхнул холерный бунт. Свидетелем его подавления был литератор А. П. Башуцкий.

Главный холерный комитет, состоявший из значительного числа избранных высочайшею волею государственных сановников, под председательством санкт-петербургского военного генерал-губернатора, собирался по утрам в его доме. При начале одного из заседаний, в одиннадцатом часу, внезапно прибыл обер-полицмейстер С. А. Кокошкин и просил, чтоб его впустили. Он донес, что шатание народа по улицам, шум, пьянство, отнимание больных от тех, кому было приказано отвозить их в больницы, допросы и останавливание людей, имевших в руках склянки с разными рекомендованными предохранительными лекарствами, и тому подобные частные беспорядки, в продолжение некоторого времени почти непрерывно обнаруживавшиеся в разных частях города, унимавшиеся к ночи, чтобы снова возникать утром, но не представлявшие, впрочем, ничего особенно устрашительного, – совершенно изменились в характере. Чуть не с зари народ высыпал массами, скопляясь на известных пунктах; толковал, разделялся на отряды, кинулся по главным улицам, изломал, побросал в реки встречавшиеся ему экипажи, перевозившие больных, разбил полицейские будки, избил, где было можно, не только низших полицейских служителей, но многих офицеров, разогнал, запер других в погреба, лавки, подвалы; отыскивал везде квартиры докторов, уничтожил, выбросил на улицу все имущество старшего полицейского врача (носившего польскую фамилию); бросился толпами на главные холерные временные больницы, разорил Васильевскую, ломает ту, что на Сенной площади, и умертвил уже захваченных в ней медиков. Полиции не существует, войска нет (оно все было в лагере), в городе оставалось лишь несколько слабых батальонов для гарнизонной службы, но и те именно в это время были разбиты на мелкие команды, рассеянные по всему пространству столицы; одни шли вступать в караулы, другие, сменившись, возвращались домой. Массу народа, волновавшегося на площадях и торговых улицах, обер-полицмейстер определял едва ли не в треть всего населения столицы.