Санкт-Петербург. Автобиография
Шрифт:
В столице мало докторов, и теперь их трудно достать.
В городе недовольны распоряжениями правительства; государь уехал из столицы. Члены Государственного совета тоже почти все разъехались. На генерал-губернатора мало надеются. Лазареты устроены так, что они составляют только переходное место из дома в могилу. В каждой части города назначены попечители, но плохо выбранные, из людей слабых, нерешительных и равнодушных к общественной пользе. Присмотр за больными нерадивый. Естественно, что бедные люди считают себя погибшими, лишь только заходит речь о помещении их в больницу. Между тем туда забирают без разбора больных холерою и не холерою, а иногда и просто пьяных из черни, кладут их вместе. Больные обыкновенными болезнями
21 июня. На Сенной площади произошло смятение. Народ остановил карету, в которой везли больных в лазарет, разбил ее, а их освободил. Народ явно угрожает бунтом, кричит, что здесь не Москва, что он даст себя знать лучше, чем там, немцам-лекарям и полиции. Правительство и глухо, и слепо, и немо.
Мы с попечителем осматривали наши учебные заведения; благодаря судьбе в них еще не появилась холера. Мы деятельно озабочены скорейшим окончанием лазарета.
Был сегодня у ученого секретаря Медико-хирургической академии, Чаруковского, просить его о докторе и о двух студентах из академии для нашей больницы. Он отослал меня к главному доктору Реману. Здесь также наслышался о бездеятельности правительства. Больные отданы на жертву холеры. Все делается только для виду.
22 июня. В час ночи меня разбудили с известием, что на Сенной площади настоящий бунт. Одевшись наскоро, я уже не застал своего генерала: он вместе с Блудовым пошел на место смятения. Я прошел до Фонтанки. Там спокойно. Только повсюду маленькие кучки народу. Уныние и страх на всех лицах.
Генерал вернулся и сказал, что войска и артиллерия держат в осаде Сенную площадь, но что народ уже успел разнести один лазарет и убить нескольких лекарей.
23 июня. Три больницы разорены народом до основания. Возле моей квартиры чернь остановила сегодня карету с больными и разнесла ее в щепы.
– Что вы там делаете? – спросил я у одного мужика, который с торжеством возвращался с поля битвы.
– Ничего, – отвечал он, – народ немного пошумел. Да не попался нам в руки лекарь, успел, проклятый, убежать.
– А что же бы вы с ним сделали?
– Узнал бы он нас! Не бери в лазарет здоровых вместо больных! Впрочем, ему таки досталось камнями по затылку, будет долго помнить нас.
Завтра Иванов день; его-то чернь назначила, как говорят, для решительного дела.
Полиция, рассказывают, схватила несколько поляков, которые подстрекали народ к бунту. Они были переодеты в мужицкое платье и давали народу деньги.
Государь приехал. Он явился народу на Сенной площади. Нельзя добиться толку от вестовщиков: одни пересказывают слова государя так, другие иначе.
Известно только, что взяты меры к водворению спокойствия.
Вот и возле нас холера сразила несколько жертв. Профессор физики Н. П. Щеглов, прострадав около шести часов, умер. Кастелянша в пансионе сегодня занемогла и через пять часов тоже умерла. Умер и профессор истории Т. О. Рогов.
Поутру в семь часов. Тяжел был вчерашний день. Жертвы падали вокруг меня, пораженные невидимым, но ужасным врагом. Попечитель до того растревожился, что сделался болен: а теперь болезнь и смерть синонимы. По крайней мере так думают все. В сердце моем начинает поселяться какое-то равнодушие к жизни. Из нескольких
28 июня. Болезнь свирепствует с адскою силой. Стоит выйти на улицу, чтобы встретить десятки гробов на пути к кладбищу. Народ от бунта перешел к безмолвному глубокому унынию. Кажется, настала минута всеобщего разрушения, и люди, как приговоренные к смерти, бродят среди гробов, не зная, не пробил ли уже и их последний час.
30 июня. Вчера умерших было 237 человек.
Июль 1. Хотелось бы мне узнать, что происходит в институте. Я просил Анну Петровну Дель написать к г-же Штатниковой. Она, верно, уведомит ее, если холера и туда проникла. В Смольном монастыре, говорят, уже умерло три девицы.
3 июля. Вчера был у меня доктор Гассинг. Он говорит, что холера начинает несколько ослабевать. Третьего дня умерших было 277 человек, вчера 235.
Сейчас получил записку от Деля, в которой он извещает меня, что в институте умерли от холеры четыре девицы, из них две моего класса – одна Львова, другая Якубовская из второго отделения.
30 августа. Давно уже не писал я ничего в моем дневнике. Между тем холера почти прошла. Меня судьба пощадила – для чего? Я об этом так же мало знаю, как мало размышляла она, выдергивая наудачу имена тех, которым надлежало погибнуть.
Александровская колонна, 1834 год
Астольф де Кюстин, Иван Бутовский
Год 1834 ознаменовался для города введением нумерации зданий по улицам, открытием императорской Николаевской детской больницы, публикацией «Пиковой дамы» А. С. Пушкина – и установкой на Дворцовой площади, которую полностью реконструировал К. И. Росси, Александровской колонны в честь победы над Наполеоном. Идею колонны («Александринского столпа», по выражению Пушкина) архитектору О. де Монферрану подал тот же Росси, заметив, что колонна дополнит ансамбль площади с триумфальной аркой в здании Главного штаба (при этом император Николай I первоначально собирался установить на площади памятник Петру Великому).
Французский путешественник маркиз де Кюстин присутствовал при торжественном открытии колонны.
В один прекрасный день семьдесят тысяч солдат и бесчисленная толпа народа во главе с императором залила огромную площадь, чтобы в благоговейном молчании присутствовать при водружении колонны, выполненной по проекту француза господина Монферрана (французы еще необходимы русским). Замысловатые машины действуют отлично, и в ту минуту, когда колоссальная колонна словно оживает и, освобожденная от пут, подымается все выше и выше, войска, и вся толпа, как один человек, и сам император падают на колени, чтобы возблагодарить бога за такое чудо и за те великие дела, которые он позволяет совершать своему народу.
Куда более подробно и поэтично описал это событие литератор И. Г. Бутовский.
Как современник славных дел императора Александра и очевидец торжественного поднятия и открытия памятника Благословенному, я потщусь передать вашему благоговению сие великое празднество российской империи; я опишу его так, как оно было, с тем восторгом, которым одушевлялись и русский царь, и народ его, и все те из иностранцев, кои стекались в Петрополь с отдаленнейших пределов земного шара оплакать память Незабвенного и проликовать вместе с нами для вечной его славы и благоденствия его России!..