Санктуарий
Шрифт:
– Сара может тебе сейчас помочь, – говорит она мне. – Не обращайся против нее. Обратись к ней. Она готова для нас на все, тебе ли не знать.
Она встает и идет к Джулии. Она собирается меня обнять, но у меня вдруг так кружится голова, что я не могу подняться на ноги. Слова и образы сливаются у меня в голове, соединяются, образуя нечто единое, на что я почти не смею смотреть.
Сара не слишком стремится следовать правилам.
Он лежит в морозильнике.
Она готова для нас
А что, если я проверю слова Бриджит?
А когда Сара откажется – потому что, она конечно же откажется – у меня будет безотказный способ заставить ее передумать.
19
Сара
Харпер грозит опасность из-за ложных обвинений Джейка – и я должна что-то предпринять!
Так что я еду по Шор-роуд к развалинам виллы «Вояж». Мне надо убедиться, что тем вечером магия не применялась.
Мое заявление об этом суд не примет – не только из-за правил относительно доказательств, но и потому, что я мать обвиняемой. Но когда я в этом удостоверюсь, я обращусь за помощью в Собор – нашу национальную магическую организацию – если историю с Харпер будут развивать и дальше.
Собор существует уже больше века. Многие десятки лет он вел кампанию против дерьмовых законов, принятых против нас. Есть куча случаев, когда осуждение следовало даже за попытку колдовства – начиная с соблазнения несовершеннолетнего и кончая воскрешением мертвого. А в случае обычных преступлений использование колдовства автоматически увеличивает наказание. Если за ограбление магазина вы получаете два года, а за разбойное ограбление с оружием – пять, то за ограбление с использованием магии вам дадут десять.
Собор тщательно выбирает, когда стоит вмешаться. Но случай с юной девушкой, обвиненной в убийстве с помощью колдовства, когда не использовалось ни крупицы магии, игнорировать будет невозможно. Собор – уважаемая организация. Одна из старших его членов замужем за сенатором от штата Калифорния. (Конечно, нам, магам, самим нельзя претендовать на публичные должности: ведь мы якобы способны околдовать людей, заставив за нас голосовать).
Если я смогу убедить Собор осмотреть виллу и подтвердить, что там не применялась магия, разве суд сможет отказаться это признать?
Вилла выглядит неожиданно хорошо. О случившемся говорят разбитые окна. Вокруг каждого – черный след от сажи, словно само зло выползало изо всех щелей.
Вход затянут полицейскими лентами, а десятью метрами дальше копы вбили в землю металлические прутья и поставили хлипкое ограждение, которое хлопает на ветру. Я подныриваю под него.
Тут погиб сын одной из моих лучших подруг – паренек, которого я знала с самого рождения. И уже не в первый раз я плачу о Дэниеле Уитмене. Я помню, что его первым словом стало «дай» и что в какой-то период он ел только оранжевую еду. Я была рядом, когда он плакал из-за того, что его первый велосипед – красный, а не синий. Помню, как в десять лет я поймала его на краже четвертаков у меня из кошелька,
Я помню тот вечер у Бриджит.
Дэн был сложным. Когда он стал старше и оказался отличным футболистом, он зазнался. Я гадала, вызвано ли это тем, что Эбигейл его обожала, или, может, дело в отстраненности Майкла – и если это так, то нет ли тут и моей вины?
Помню свое удивление, когда Харпер сказала мне, что с ним встречается.
Ужас, с которым я читала смс-ки Харпер с той вечеринки.
Что же произошло на этой вилле в тот вечер?
Я волновалась насчет того, что оставлю следы, но толстый слой золы на полу уже истоптан десятками ног: школьники, эксперты, полицейские. Если она и содержала какие-то тайны, они давно утеряны.
По крайней мере, для невооруженного взгляда.
Я засовываю руку в полотняную сумку для покупок и вытаскиваю длинный прут из орешника. Он раздвоен, и я берусь руками за оба конца.
Я получила свою лозу в двенадцать лет. Как-то в полнолуние за город меня отвезла бабушка, у которой я оставалась ночевать. (Мама всегда была в курсе, когда мы занимались колдовством, но о подробностях никогда не спрашивала). Бабушка натерла мне кисти рук соком омелы, обвязала оба запястья красной ниткой и положила на ладонь свой серебряный серп. А потом повела меня на холм с рощей и объяснила, что надо искать.
Я примерно час выбирала ту палку, которую сейчас держу. Бабушка подсказывала мне слова и жесты, с которыми надо было приложить лезвие к дереву. Срезав ветку, я проколола себе большой палец и запечатала пенечек своей кровью. Так устроена магия. Это – обмен. «Отдать что-то за то, что получила», – так всегда говорила бабушка.
В холле я вешаю сумку на плечо и поднимаю рогатину перед собой, бормоча нужные заклинания. Для поиска с орешником я, как правило, использую древнекельтский. Эту магию отточили на туманных островах, полных скал и предательства.
Дерево слабо вибрирует у меня в руках – и я не могу сдержать улыбку. Потому что здесь, у входа, я чувствую волнение. Возбуждение и предвкушение. Могу представить себе, как ребята собирались: девочки подкрепили уверенность в себе косметикой и тщательно подобранными нарядами, мальчики – энергетиками и напускной храбростью. Я вспоминаю то, что чувствовала в свои восемнадцать лет – и это действует, словно наркотик.
Волна эмоций участников вечеринки омывает меня, когда я прохожу дальше в дом. За юношеским гормональным фоном я ощущаю более мрачные потоки: тревога, неуверенность, ревность и жажда.
Я опускаю лозу и продвигаюсь дальше по холлу, сначала просто осматривая все обычным взглядом. Здесь пожар был самым сильным, и я ничем не помогу Харпер, если сломаю ногу, провалившись сквозь половицы. Напротив меня – та самая лестница. Круглая головка стойки перил в самом низу обуглена, словно колдовская кукла, которую сожгли, чтобы наложить проклятие на ее человеческое воплощение. Середина лестницы обрушилась, а дальше перила сохранились. Они проходят мимо высокой и широкой стены. Раньше белая, она исчерчена серым и черным, словно полотно абстракциониста, за которое Джулия готова отдать целое состояние.