Сансет Парк
Шрифт:
Это было лето 1996 года, почти месяц спустя, как его отец подарил ему Великого Гэтсби и еще пять книг на его шестнадцатилетие. Бобби в то время было восемнадцать с половиной лет; и тот только что закончил школу, проскочив все экзамены в немалой степени благодаря своему младшему сводному брату — тот написал для него три выпускные работы по цене два доллара за страницу, всего на семьдесят шесть долларов. Их родители взяли в ренту дом возле Грэйт Баррингтона на весь август; и парни ехали к ним на совместные выходные. Он был слишком молод для вождения; права были лишь у Бобби, и потому Бобби и должен был следить за уровнем масла и за количеством бензина, чего тот, надо заметить, и не сделал. За пятнадцать миль до конца поездки, после всех извилистых, уходящих вверх-вниз, пыльных дорог, закончился бензин. Он бы и не разозлился, если Бобби огорчился бы хоть чуть-чуть, если бы этот заторможенный бездельник извинился бы за свою ошибку, но, по правде говоря, эта ситуация рассмешила Бобби, и тот зашелся в смехе.
Мобильные телефоны существовали и тогда, но его у них не было — им пришлось вылезти из машины и пойти пешком. Это был жаркий,
Когда бы он не вспоминал тот день, каждый раз он представлял, как было бы все по-другому, если бы он пошел справа от Бобби, а не слева. Толчок вытолкнул бы с дороги, а не пихнул бы на середину; и на том вся история и закончилась бы; и никакой истории бы не было; и все не стоило бы и ломаного гроша; лишь всплеск нервов, вскоре позабытый навсегда. Но все было так, а не иначе — в совершенно случайном порядке, он и Бобби на обочине левой стороны дороги, лицом к проезжающим машинам, которых и не было, ни автомобиля, ни грузовика, ни мотоцикла, ничего за десять минут; и все эти десять минут он безостановочно поносил Бобби; затем веселое безразличие брата медленно сменилось недовольством, а затем и злостью; и пройдя пару миль они начали орать друга на друга что было сил.
Как часто они ругались в прошлом? Бесконечно, больше, чем он мог бы вспомнить, но это совершенно обычно, казалось ему, потому что братья ссорятся всегда, и хотя Бобби и не был братом по крови, но был рядом с ним всю сознательную жизнь. Ему было два года, когда его отец женился на матери Бобби, и они стали жить под одной крышей; а до этого — время за пределами воспоминаний, время полностью стертое из его сознания, потому можно смело утверждать, что Бобби всегда был его братом, хоть это и не так на самом деле. Конечно, были обычные стычки и ссоры, а поскольку он был младше на два с половиной года, ему доставалось больше. Расплывчатые воспоминания того, как отец оторвал кричащего Бобби от него каким-то дождливым днем, как приемная мать бранила Бобби за слишком грубые игры, как пнул умыкнувшего из его рук игрушку Бобби в голень. Но не всегда между ними царили войны и сражения, бывали затишья и перемирия и добрые времена; и, начиная с возраста семи-восьми лет, когда Бобби было десять-одиннадцать, он помнит, что начал хорошо относиться к брату, можно сказать, что и любить брата, и тот ответил ему тем же. Но они никогда не были близки, как могут быть близки братья, хоть и ругающиеся между собой; и без сомнения причиной тому была искусственность братства их семьи — каждый из них хранил верность в глубине души только своему родителю. Нельзя сказать, что Уилла была ему плохой матерью, или его отец был плохим отцом для Бобби. Наоборот. Взрослые были очень близки друг другу, и их отношения были крепкими и на удивление далекими от возможных проблем, и каждый из них сделал бы что угодно, чтобы у детей не возникло и тени сомнения в их привязанности у ним. Но все же оставались совершенно невидимые линии напряжения, микроскопические трещинки, напоминающие о нецельности их семьи. Фамилия Бобби, к примеру. Уилла была Уилла Паркс, а ее предыдущий муж, умерший от рака в тридцать шесть лет, был Нордстром; и Бобби тоже был Нордстром; и от того, что он был Нордстром четыре с половиной лет, Уилла так и не решила поменять фамилию на Хеллер. Она подумала, что смена фамилии смутит Бобби, а если честно — она не смогла стереть последнее напоминание о своем первом муже, который любил ее и ушел из жизни ни по чьей вине; и лишить сына его фамилии она восприняла бы как смерть мужа во второй раз. Прошлое тогда стало частью настоящего, и призрак Карла Нордстрома был пятым членом их семьи, чье отсутствие оставило след на Бобби — брата и не-брата, сына и не-сына, друга и врага.
Они жили под одной крышей, но кроме факта, что их родители были мужем и женой, у них было очень мало общего. Темпераментом и видом, склонностями и поведением, всеми критериями, описывающими личность, они были различны, глубоко и несочетаемо различны. С течением лет каждый из них ушел в свое собственное окружение, и, достигнув юношества, они редко пересекались друг с другом, за исключением семейных ужинов и походов в гости. Бобби был открытый, веселый и легкий на подъем, но при этом ужасный ученик, ненавидящий школу; и из-за неосторожного и бунтарского поведения он получил клеймо проблемного. На его фоне младший сводный брат постоянно получал высшие оценки по всем предметам. Хеллер был тихий и замкнутый, Нордстром был весь наружу и неугомонный; и каждый из них думал, что жить по-другому было бы совершенно неправильно. И ко всему прочему, мать Бобби была профессором английского языка в университете Нью Йорка, женщиной со страстью к книгам и идеям: как трудно, должно быть, было для ее сына слышать ее похвальбы Хеллеру за академическую успеваемость, ее радость от того, что тот попал в школу Стайвезант, и разговоры за ужином о черт-их-подери-с-их экзистенциализмом. В возрасте пятнадцати лет Бобби затянуло в марихуану, и он стал одним из тех подростков с остекленевшими глазами, блюющих на выходных
О чем они ругались в тот день? Какое слово или предложение, какие слова и речи так разозлили его, что он потерял контроль над собой и толкнул Бобби на землю? Он не может отчетливо вспомнить. Столько было сказано во время их ссоры, столько обвинений пролетело от одного к другому, столько скрытой враждебности вылезло наружу в страстных и мстительных выбросах, что ему трудно остановиться на чем-то одном, особенно зацепившем его. Поначалу все было очень по-детски. Раздражение от невнимательности Бобби, еще одна глупость из многих глупостей, как может он быть таким безмозглым и беззаботным, посмотри, куда ты нас завез. Со стороны Бобби — раздражение от нудного брата, зудящего о чепухе, его ханжеская правильность, превосходство всезнайки, долбящего его столько лет. Обычное дело между юношами, между взрослеющими юношами, ничего тревожного. Но тогда, с тем, как нарастало напряжение между ними, и Бобби начал заводиться не на шутку, их ссора достигла самого дна, самого горького дна, что запахло кровью. Ругань перешла на семью, не только на них двоих. О том, как Бобби не хочет быть отщепенцем в святом семействе, как ему противно видеть материнскую привязанность к Майлсу, как он наелся наказаниями и запретами, завалившими его бессердечными, злыми взрослыми, как он не может больше слышать ни одного слова об академических конференциях и издательских делах и почему эта книга лучше той — он устал от всего этого, устал от Майлса, от его матери и приемного отца, от всех в этом чертовом доме, и он никак не может дождаться того, чтобы уехать отсюда в колледж в следующий месяц, и если он даже и бросит учебу, он покончил с ними со всеми и ни за что не вернется назад. Адиос, мудозвоны. Пошли вы на хуй, Моррис Хеллер и его долбаный сын. Пошел на хуй, ебаный мир.
Он никак не может вспомнить слово или слова, выведшие его из себя. Скорее всего, это и неважно; скорее всего, это и невозможно вспомнить — какое оскорбление из тех плевков обвинений послужило толчком; но самое главное, самое нужное для него это знать — слышал ли он приближающуюся к ним машину или нет, машину, внезапно показавшуюся из-за крутого поворота на скорости пятьдесят миль в час, показавшуюся только тогда, когда стало слишком поздно, чтобы предотвратить удар. В чем он уверен это то, что Бобби кричал на него, и он на него в ответ; он кричал, чтобы тот остановился, чтобы тот заткнулся; и во время этого безумного крика они все также шли вдоль дороги, совершенно не замечая ничего вокруг них — слева лес, справа луг, густые облака над ними, щебечущие птицы в небе, пеночки, дрозды, соловьи — все это исчезло для них тогда, а осталась лишь ярость их голосов. Похоже, что Бобби не слышал приближающегося автомобиля или не обращал внимания на это, поскольку шел по обочине и не чувствовал никакой опасности. А ты? Майлс спрашивает себя. Слышал или не слышал?
Толчок был сильный и целенаправленный. Толчок сбил Бобби с ног и послал его ошеломленного на дорогу, где тот и упал, стукнувшись головой об асфальт. Потом он тут же сел, потирая свою голову и ругаясь, но, как только он хотел встать на ноги, машина срезала его, раздавив; и все изменилось в их судьбах навеки.
Это самое главное, о чем он не хочет рассказывать Пилар. Следующее — это письмо, которое он написал родителям через пять лет после смерти Бобби. Он только что закончил тогда третий курс в университете Браун и решил провести лето в Провиденсе, работая на пол-ставки исследователем для одного из его профессоров истории (ночи и выходные в библиотеке) и днем доставщиком местного магазина электротоваров (установка кондиционеров, перетаска телевизоров и холодильников по узким лестницам). Девушка появилась тогда в его жизни: она жила в Бруклине, и он решил сбежать от ночной работы на один июньский выходной и поехал в Нью Йорк, чтобы увидеться с ней. У него были тогда ключи от родительской квартиры на Даунинг Стрит; его комната оставалась нетронутой; и с самого начала его отъезда в колледж существовал договор, что он может приезжать когда хочет и уезжать когда хочет без никаких обязательств предварительно сообщать о своем приезде. Он выехал поздно в пятницу после работы в магазине и попал в квартиру только после полуночи. Его родители спали. Рано утром его разбудили их голоса, доносящиеся из кухни. Он встал из постели, открыл дверь комнаты и замешкался. Они говорили между собой более громко и более резко, чем обычно; скрытая боль звучала в голосе Уиллы; они не выясняли между собой отношения (это случалось очень редко); они говорил о чем-то важном, о каком-то деле, которое вновь всплыло между ними; и он не решился помешать их разговору.
Лучшим решением было бы зайти назад в комнату и закрыть за собой дверь. Если бы он и остался в коридоре, слушая их, он знал, что у него никакого права оставаться там, и что он должен и обязан уйти, но никак не мог заставить себя — он был слишком любопытен, слишком заинтригован тем, что происходило; тогда он остался; и в первый раз в своей жизни он подслушал их частный разговор; а разговор был преимущественно о нем; это было первый раз, когда он услышал их разговор о нем в его отсутствии.
Он другой, сказала Уилла. В нем есть холод и гнев, что пугают меня, и мне не нравится, как он относится к тебе.
Ничего особенного, ответил его отец. Мы, может, уже не разговариваем так, как прежде, но это нормально. Ему почти двадцать один год. У него своя жизнь.
Вы раньше были очень близки. Одна из причин, почему я тебя полюбила — потому что видела, как ты любил этого мальчика. Вспомни бейсбол, Моррис? Вспомни те часы ты провел с ним в парке, когда учил его как правильно бросать мяч?