Сантрелья
Шрифт:
— Снимай накидку, располагайся, мы сейчас будем завтракать, — бодро скомандовал мой «повелитель» и шутливо добавил: — Теперь ты моя и должна меня слушаться.
Несмотря на свое глубокое огорчение, я уловила шутливость его тона и рискнула выяснить:
— А кто я на самом деле? Разве не рабыня?
— Ты — гостья, — очень просто ответил он.
Глава четырнадцатая ПЕРВЫЙ ОПЫТ НЕВОЛИ
«…Более же всего чтите гостя, откуда бы он к вам ни пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол…».
Нет смысла коверкать русский язык для того, чтобы передать, что мы говорили на разных языках, вернее, на разных этапах развития одного и того же языка. Возможно, общение наше напоминало, при приблизительном сравнении, беседу русского с украинцем или белоруссом, когда оба собеседника, немного привыкнув, начинают вполне понимать друг друга. Теперь я буду описывать нормальный разговор, не ссылаясь на различие речи и не гадая, что действительно мы понимали, а что лишь домысливали.
Размышляя о том, в какое время я попала, я анализировала все факты: и язык, и обстановку, и одежду. Но главное я знала: если Аструм Санктум существует, значит, это не может быть позже тринадцатого века. Скорее всего, даже раньше, ибо очень уж много еще звучало от латыни в языке моего средневекового друга.
Итак, свой сомнительный статус гостьи я вроде выяснила. Но оставалось много неясного в моем положении. И, прежде всего, в мозгу пульсировал панический вопрос: «Как я буду жить здесь в этом чуждом мне мире?»
Я как историк всегда мечтала заглянуть в прошлое наяву, всю жизнь грезила о путешествии на машине времени. Теперь я столкнулась с воплощением своей мечты, воочию увидела прошлое и пребывала в полном отчаянии. Сидя в чудном одеянии на странном восточном диване в каменном неуютном замке в каком-то затертом веке, я все больше и больше приходила в уныние. И как я ни старалась вести себя достойно, я, в конце концов, разрыдалась.
Абдеррахман поколдовал что-то в своих сосудах и принес мне какой-то, видимо, успокоительный настой. Мне было все равно, и я выпила. Он сел передо мной на полу по-турецки и попытался расспросить меня:
— Элена, твой язык похож на наш, в то же время, он сильно отличается. Откуда ты?
Я всхлипнула, но нашла в себе достаточно юмора, чтобы усмехнуться наивности его вопроса.
— Почему ты добр ко мне? Почему ты меня защищаешь? — в свою очередь задавала я вопросы. — Разве ты не остерегаешься незнакомых людей? Вдруг я пришла к тебе с недобрыми намерениями?
Он улыбнулся, сложил ладони по-восточному и слегка наклонил голову.
— Людям надо доверять. Я не имею права оскорблять человека подозрением и недоверием, поэтому изначально отношусь сердечно к любому. А уж от того, как он поведет себя, зависит мое дальнейшее к нему отношение, — проговорил он. — Однажды Пророка спросили, какое из проявлений ислама — самое лучшее. И он ответствовал: «Лучшее проявление ислама — в том, чтобы ты угощал людей и приветствовал не только тех, кого знаешь, но и тех, кого не знаешь».
Лучше сказать, пожалуй, нельзя, и я восхитилась такой жизненной позицией. И тогда я решила говорить правду и понаблюдать за его реакцией:
— В твоем мире еще не говорят на таком языке. Это язык вашего будущего.
— Что значит, язык будущего? — удивился он.
— Абд-аль-Рахман, —
Он смотрел на меня, не отрываясь. Сначала в глазах его сквозило недоверие, затем они заискрились, и улыбка его свидетельствовала о том, что слова мои, по крайней мере, позабавили его. Я выдержала его взгляд, чтобы показать, что говорю чистую правду. Вдруг я заметила, что глаза у него светлые, серо-зеленые, даже точнее зеленые. Я слегка смутилась. Этот факт снова выбивался из моих представлений об арабах.
— Ты мне не веришь, — покачала я головой. — Я и сама бы себе не поверила, если бы это не было правдой.
— Я допускаю, что на свете существуют чудеса, неподвластные нашему разумению, но я пока не готов воспринять то, что ты говоришь, на веру, — вежливо и витиевато он дал мне понять, что я должна убедить его в своей правоте.
И я подробно рассказала, как накануне я исследовала руины в замке в поисках брата, как, изучая подземелье, я очутилась в его покоях, но объяснить, как это произошло, я не могла. Я добавила, что теперь мои друзья потеряли и меня, а я так ничего и не знаю о судьбе брата.
— Николаса? — припомнил он.
Я кивнула. Собеседник мой погрузился в размышления, причем он с минуту смотрел в окно, а затем пристально и внимательно разглядывал меня с головы до ног, особенно долго изучая мою короткую стрижку карэ (его волосы были явно длиннее).
— Да, — наконец, прервал он молчание, — одежда твоя явно отличалась от нашей, но я давно не путешествовал по другим странам и не знаю, как одеваются там. Когда мы научимся лучше понимать друг друга, ты расскажешь мне о своей далекой стране?
Я пообещала, а сама с горькой иронией подумала, что я слишком быстро училась понимать его язык и, видимо, стимулом мне служила беспросветность моего положения.
— Вечером я представлю тебя хозяевам замка, и тогда ты сможешь более или менее свободно передвигаться, — сказал Абдеррахман, тем самым показав мне, что я пока не лишилась его доверия. — А сейчас я должен извиниться перед тобой, но мне необходимо немного позаниматься.
Он достал из шкафа пару книг и, устроившись за партой, погрузился в чтение. Понаблюдав за его занятиями какое-то время, я прилегла и с закрытыми глазами долго лежала без сна, взвешивая сложившуюся ситуацию и оценивая возможности выхода из нее. Вскоре я оставила эти бесплодные попытки, приводившие меня в еще большее уныние. Я снова стала наблюдать за арабом, и из любопытства обратилась к нему с вопросом:
— Ты занимаешься каждый день?
— Да, стараюсь, — он поднял на меня свои слишком светлые для араба глаза.
— А зачем? Ты — ученый, философ, математик, учитель? — не унималась я, подходя ближе и пытаясь узнать, что он изучает. Книги были на арабском.
— Я — ученый, но не философ, не учитель и не математик. Я — воин.
Слово «ученый» означало для него «образованный».
— А зачем воину каждый день учиться? — удивилась я.
— «Кто едет в путь ради науки, тому Бог облегчает дорогу в рай», — так говорят наши мудрецы. Путь к знаниям у всех разный, но мы не должны избегать его и…