Сантрелья
Шрифт:
— Смирение и молитва — вот искупление грехов твоих! — продолжал вопить падре, потрясая руками в воздухе.
— Смирение, пост и молитва, — укоризненно громко проговорил он, опуская руки.
И словно устав, задохнувшись от общения с Всевышним, он тихо и ласково прошептал, сложив руки ладошками:
— Смирение, пост и молитва.
Я, пожалуй, даже развлеклась, наблюдая этот спектакль. Неожиданно я почувствовала дыхание за моей спиной, и голос дона Альфонсо отчетливо произнес:
— Святой отец, вы утомлены. Я уведу девицу. Она
— Она не знает молитв! — с досадой воскликнул падре Эстебан, будто это его чрезвычайно заботило.
— Я пришлю к ней сестру для обучения молитвам, — с усмешкой сказал молодой человек.
Усмешка не ускользнула от внимания падре.
— Сын мой, вы не посмеете свести вместе чистый, невинный цветок, каковым является ваша сестра, и эту падшую особу, — решительно отверг он слова молодого хозяина. — Она будет учить молитвы здесь и молиться будет здесь! А вы, сын мой, позовете ко мне Сакромонта. Я имею к нему разговор.
Дон Альфонсо медленно опустился на ближайшую скамью.
— Я — наследник замка Аструм Санктум, святой отец, — промолвил он спокойно и с достоинством. — Вы, вероятно, перепутали меня со слугами. Мне поручено опекать эту девицу, и пока она находится в часовне, я тоже останусь в часовне.
Падре Эстебан в гневе стиснул зубы, но сдержался, подошел к распятию, поправил свечи на столе, перекрестился и успокоился.
— Вы правы, молодой человек, — кивнул он, поворачиваясь. — Побудьте здесь.
И он вышел в боковую дверь.
— Не бойся, Элена, — шепнул мне дон Альфонсо. — Я не покину тебя.
Через минуту падре Эстебан возвратился и со всей серьезностью приступил к обучению меня молитвам. Думаю, он преследовал несколько иные, менее благочестивые цели, когда велел привести меня в домовую церковь, но молодой хозяин, очевидно, спутал его карты.
Мне же доставляло даже удовольствие произносить, повторяя за священником, латинские фразы. Я вспомнила студенческие годы, когда я гордилась, что могу приобщиться к этому древнему мертвому языку. Он вписывался в круг тех неразгаданных, непонятых тайн, которые хранит история и которые так привлекали меня во все времена. И сейчас меня захлестнуло какое-то детское желание бравады: мне хотелось показать, что я тоже знаю кое-что по латыни и громко спеть «Gaudeamus». Но, прекрасно осознавая, что поступать так ни в коем случае нельзя, я упрятала свои дерзкие желания вглубь своей души, изобразила усердие и смирение и с выражением продолжала декламировать строки молитв.
Прошло минут двадцать, и в часовню неожиданно вошел Святогор. Сердце мое радостно забилось при виде его, хотя я не смогла дать себе отчет почему. Он непринужденно перекрестился, подошел к дону Эстебану и поклонился ему.
— Я звал тебя, Сакромонт, хорошо, что ты нашел для меня минутку времени, — направился к нему падре, потом резко обернулся ко мне и приказал: — Повторяй молитвы, дочь моя!
Я сделала вид, что погрузилась в молитвы, а сама прислушивалась
— Ты уже долго служишь нам, Сакромонт, и я верю тебе, — с ласковой вкрадчивостью промолвил священник.
Святогор поклонился:
— Готов служить вам, святой отец.
— Есть одно дело, которое необходимо довести до конца, — продолжал падре, все также ласково. — И дон Альфонсо, я уверен, тоже с этим согласен.
Молодой хозяин встал с лавки и приблизился.
— Я говорю о том узнике, которого я считаю колдуном, — возвысил голос дон Эстебан. — Надо выпытать у него правду и обезопасить обитателей замка от его дьявольских чар.
Дон Альфонсо согласно закивал.
— Сакромонт, ты общался с ним на латыни, насколько мне известно, не так ли?
— Да, святой отец.
— Давайте проведем допрос еще раз с участием нас троих, — предложил падре.
— Я не знаю латинского, — констатировал наследник замка, довольно бесстрастно.
— Сакромонт переведет для вас, не так ли? — сказал падре.
Святогор поклонился.
— Я знаю латынь, как язык молитв, Библии, духовной литературы, проповеди, — гордо произнес дон Эстебан. — И вместе мы сумеем провести допрос должным образом. Между тем, дьявольские предметы, найденные при нем…
Вдруг я захохотала. Я вспомнила, как вчера называл этот дремучий человек обыкновенный фонарик, компас, часы и диктофон, и представила себе физиономию этого святоши, если б ему суждено было увидеть телевизор или компьютер. Мне стало смешно. Судьба Коли висела на волоске. Мои нервы были натянуты до предела. И вот струна лопнула, как только я представила комичный образ падре, и я разразилась хохотом. Конечно, это со мной случилась истерика, и все же мне было действительно смешно.
Падре побледнел и рявкнул:
— «О смехе сказал я: „Глупость!“»
Я попыталась взять себя в руки и еще долго всхлипывала, утирая слезы, проступившие во время истерического выплеска.
— Ее тоже следует внимательно допросить, недаром она насмехается над нами, — проворчал святой отец.
— Ну, что вы, падре, девушка просто переволновалась, — вступился Святогор.
— О чем ты?
— Вчера вы устроили ей настоящее судилище, сегодня наказываете ее постом и молитвами, а теперь угрожаете ей допросом, — разъяснил дон Альфонсо.
Но падре накинулся на Святогора, словно это из его уст прозвучала дерзость:
— Тебе надо поближе подойти к вере, Сакромонт. Тебя съедает гордыня. А основа христианской добродетели — смирение.
— Извините, падре, меня учили арабы, что основой добродетели человека является знание и разум, — с вежливым поклоном промолвил Святогор.
— Знание лишь удваивает гордыню, — досадливо огрызнулся священник. — Знание доступно только Богу, ибо на все его, Божья, воля.
— Согласен с вами, святой отец, — ответил Святогор. — И в Коране сказано, что Аллах творит все, что пожелает, ибо он над всем властен.