Саспыга

Шаинян Карина Сергеевна

Тропа ветвится, разделяется и сливается снова. Посматриваю по сторонам: не разойтись бы, если Ася все-таки сумеет перебраться через ручей. И не пропустить бы в высокой траве серую спину Суйлы, если он удрал и теперь тащится за группой, то и дело останавливаясь пожевать.

Вот и ручей, узкий, но бурный. Перейти через него пешком, не начерпав полные сапоги, невозможно. Я так явно представляю Асю, блуждающую в поисках брода, что, когда ее там не оказывается, долго рассматриваю пустую тропу и только потом начинаю тревожиться. Может, переехало седло? Забыла подтянуть подпруги, а если и вспомнила — могло не хватить сил. А вот вариант похуже: пыталась сесть, упала, ушиблась… Совсем

плохой вариант: может, она и не слезала с коня. Может, он оскользнулся на камнях и они завалились вместе…

Караш переходит ручей, грохоча и вздымая брызги. От вида быстрой прозрачной воды хочется пить — наберу на обратном пути, в бутылке осталось на донышке. После ручья тропа резко забирает вверх — здесь тесный лес расступается, кедры раздаются вширь, камни становятся больше, и приходится все круче петлять между валунами с острыми ребрами и…

Я привычно вжимаюсь в седло, подаюсь вперед, приподнимаю руку, готовая подхватить Караша на повод, если тот споткнется. Нехорошее место, огромный камень поперек тропы, плоский, но под большим углом, и вокруг торчат камни поменьше, и между ними щели. Кони тут вечно спотыкаются, скользят, застревают или замирают в задумчивости, в надежде, что, если постоять достаточно долго, камень исчезнет как-нибудь сам собой, — а пока можно и перекусить. Караш камня будто и не замечает — проскрежетав подковами, спокойно сшагивает с другой стороны на мягкое. Вверх легче, вот слезать с туристкой за спиной будет неприятно…

Я резко натягиваю повод. Здесь Костя, как всегда, остановился и ждал, пока пройдут все, и я, стоя рядом, смотрела, как туристы по очереди перелезают через камень — зрелище забавное и нервирующее одновременно. Всего полчаса назад, не больше, я видела, как здесь прошла Ася: испуг на бледном лице, сосредоточенно прикушенная губа, облегчение, когда Суйла перебрался через валун, даже не сбавив шага. Почти изящно, слишком ловко для коня под туристкой — и я запомнила.

Получается, все-таки разошлись. Надо возвращаться, искать следы на развилках. Мысль о следах заставляет меня впервые внимательно посмотреть под ноги. Увиденное так странно, что я не верю своим глазам, — но земля сырая, и следы слишком отчетливые, чтобы ошибиться. Я вижу месиво, оставленное шестнадцатью конями, прошедшими вниз. И поверх — четкие следы одного-единственного коня, прошедшего обратно.

Да что вы знаете о настоящем топографическом кретинизме, говорят эти следы.

— Ну ты, блин, даешь, — бормочу я и аккуратно трогаю Караша пятками.

Кедрач вскоре заканчивается, и передо мной распахивается огромный хрустальный объем воздуха, золотистого от идущего к вечеру солнца, зыбкое светящееся пространство между близким небом и оранжевыми от жарков полянами, черные кубы кедров, серые грани осыпей, блеклая плоскость плато, разбитая бурыми зубьями Замков. Холодный ветер с перевала дотрагивается до лица, и я — как всегда здесь — сначала забываю дышать, а потом вспоминаю, как дышать на самом деле, по-настоящему. Втягиваю в себя эту ясную прохладу, все это кристальное, холодное, прозрачное.

Меня никто не видит (никто из тех, о ком я готова говорить вслух), но я по привычке каменею лицом. Лучше так: привет, это опять я. Туристку забыли, надо забрать. Тщательно отмеренная доза деловитости, приправленная самоиронией, защищает меня от меня (и от тех, о ком я не готова говорить вслух). Я щурюсь, осматривая поляны. В лабиринте тропок и стоянок под Замками можно кружить долго, хорошо бы сразу понять, куда ехать, а не петлять по следу.

Да ты смеешься…

Я могу различить только силуэт одинокого всадника на сером коне, движущегося

к перевалу. Конь вроде бы еле тащится, но на таком расстоянии — толком не поймешь. По неловкой посадке видно: турист, не местный. Подробностей не рассмотреть, но вряд ли сегодня под Замками шатается еще один потерявший группу турист на сером коне.

— Ну что, — говорю я, и Караш разворачивает на голос мохнатое, окаймленное темным ухо. — Ты и правда так хорош, как кажешься? — Теперь оба уха Караша стоят торчком. — Только, пожалуйста, смотри под ноги!

…Тропа превращается в густую смесь глины, воды и щебня, серпантином ползет вверх между кустами ивы. Караш переходит на шаг, и я хлопаю его по влажной шее. После скачки горит лицо, дрожат мышцы и отдельно что-то мелко трясется в животе. Идиотизм, я уже не в той форме, мне не двадцать давно и даже не тридцать, а если бы… Камни. Корни. Арчимаки, между прочим, как только о кусты не оборвала, грохоту было — увидел бы кто, загнулся бы со смеху. Но тело, трясущееся, ослабевшее от сладкого ужаса тело вопит от восторга, и еще что-то — то, что замирает от счастья, когда я поднимаюсь к этим полянам, — вопит тоже.

— Да ты крутой, — говорю я Карашу.

Выше по тропе хлюпает, и я вспоминаю, зачем здесь оказалась. В серебристом ивняке мелькает серый конский круп, блестящий пуховик, похожий на халат. Русые волосы кое-как собраны в косицу, на спине темнеет небольшой рюкзак. (Весь поход твердили: не надо на коня с рюкзаком, так нет же…) Иногда Суйла оскальзывается, и тогда Ася заваливается вперед, хватаясь за переднюю луку.

— Э-э-эй! — ору я. Никакой реакции, и не удивительно: мокрый хруст под конскими копытами заглушает все, да еще и ветрено. — Давай догоняй, — говорю я Карашу.

Я ору свое «эй!» в третий или четвертый раз, когда Ася наконец оглядывается — резко, почти зло. Увидев меня, она слегка удивляется — и тут же кривится, как от кислого.

— Не туда едешь! — ору я. В горле уже саднит. — Не туда! Да стой же!

Ася отворачивается. Суйла ровно поднимается по тропе, и это начинает бесить: как она до сих пор не поняла, что ошиблась? Я сердито толкаю Караша, и тот переходит на рысь. Ася больше не оглядывается, и это уже совсем странно. Не расслышала? Не узнала — может, близорука? Да о чем она думает?!

Мне удается проскочить вперед по параллельной тропке и перегородить путь, так что Асе приходится остановиться.

— Ф-фух, — выдыхаю с сердитым смехом. — Я тебе кричу-кричу, ты же не туда едешь! И как тебя угораздило! — Меня колотит, и слова превращаются в невнятную скороговорку. Все еще посмеиваясь, я вытаскиваю сигареты. В голове звенит. — Ну, поехали. — Сигарета разгорается, и я разворачиваю коня. — Давай езжай пока передом, здесь не разойтись…

Я глубоко затягиваюсь, выдыхаю — ф-фух-х. Нашла. Догнала. Но Ася молчит, и это начинает действовать на нервы.

— Поехали, и так в темноте уже на базу придем, — нетерпеливо повторяю я и впервые сосредотачиваю взгляд на Асе. Та смотрит на меня без всякого выражения. — Ну, давай уже, — подталкиваю я.

— Нет, — говорит Ася.

— Что?! — от неожиданности я перехожу на мышиный писк.

— Нет, — повторяет Ася.

3

Лишайник на камнях бывает серый, черный, желтый и оранжевый, смотря какого цвета были глаза птицы, увидевшей это место первой. Чтобы поймать пугливого коня, надо сделать вид, что идешь мимо. Я застала время, когда на Озерах не было никого, кроме Боба, а в единственной избушке в Туре, черной и страшной развалюхе, Таракай рисовал своих барсов, бродяг и чудесных дев.