Сатирические очерки
Шрифт:
– О, дай перевести дух, бога ради, мне почтидурно!
– Плутарх [398] сказал, что народы будут счастливы, cum reges ph"uosophantur, aut cum philosophi regnarent. [399] А я, хоть и уважаю мнение Плутарха, решусь все же сказать, что народы никогда не будут счастливы, точно так же как и отдельные люди, из которых они состоят. Но все они по крайней мере могли бы быть людьми и быть народами, если бы не стали сегодня почти ничем.В борьбе двух противоположных начал они испытывают такие же муки, как тот, кого разрывают на части четыре коня, несущиеся в разные стороны.
398
Плутарх(ок. 46 – 126) –
399
Когда правители станут философами, а философы станут править (лат.).
Когда закончилась эта почти– проповедь, я перестал слышать и мало-помалу перестал видеть. Меня отпустила рука фантастического существа, державшая меня над новым Вавилоном, и я вновь очутился в Париже, где увидел себя в толпе слов, одетых во фраки и шляпы, которые снуют, кто пешком, а кто в экипажах, по улицам огромной столицы. Снова рост их мне показался большим, чем на самом деле. Я раскрыл глаза, ища моего чичероне.
И ничего не увидел нигде, кроме великого «Почти».
Возвращение Фигаро
Письмо другу, проживающему в Париже [400]
Свое заграничное путешествие я совершил не с какой-нибудь специальной целью, не со специальным поручением, а просто так: хотелось увидеть разные страны для собственного развлечения и удовольствия и на свой собственный счет.
400
Очерк впервые увидел свет в газете «Испанец» 5 января 1836 г. – это была первая статья, напечатанная Ларрой после возвращения на родину. Эпиграф взят из очерка «Возвращение из Парижа» испанского писателя Рамона Месонеро Романос (1803–1882), выступавшего с нравоописательными («костумористскими») очерками под псевдонимом «Любопытного говоруна».
Мадрид, 3 января 1836 года.
Итак, дорогой друг, из Парижа я возвратился в Испанию: это свершившийся факт, и, более того, – факт приятный. Не я один закончил столь трудное путешествие. H безумно счастлив и рад. Что бы там ни говорили о превосходстве других стран, а для испанца родина еще более необходима, чем церковь, а церквей у нас, как ты знаешь, множество: на каждом углу по одной, а то и по две. Еще чаще, чем на церкви, натыкаешься в Мадриде на людей, вернувшихся из Парижа. Что касается меня, то сомнений не было – я действительно вернулся. Поздравив сам себя по столь приятному поводу, я первым делом спешу написать тебе.
Ты удивлен, не правда ли? Скажешь, к чему было возвращаться? Зачем? Для чего? Каким путем? На чем? Не спеши с вопросами.
К чему было возвращаться? К моим старым дурным привычкам, друг мой. Признаюсь: я ничего не могу с ними поделать. Десять месяцев без сплетен! Разве можно себе представить Фигаро, который целых десять месяцев ничего не ведает о любовных похождениях обитателей своего квартала, живет без ссор и столкновений, не критикует комедиантов, не ест нашего славного турецкого гороха, обходится без непременной чашечки шоколада, не видит кастильского солнца? Разве можно себе представить Фигаро, лишенного удовольствия видеть мадридские мантильи, наблюдать томную бледность валенсианок, любоваться стройностью андалузских ножек? Разве можно провести почти год, не имея возможности постоять, закутавшись в плащ, на Пуэрта дель Соль или на какой-нибудь иной площади, не заглянув разок-другой в кафе Принсипе, не побывав на заседании кортесов, не видя ни одного королевского декрета, не встретив ни одного гранда? Нет, поистине то, что вы там у себя называете жизнью, есть не что иное, как прозябание. Что мне за дело до вашей науки, промышленности, прогресса, железных дорог? У нас здесь тоже есть люди, сведущие в науке, но это наука высшего порядка: наука хорошо пожить и вдоволь поболтать. Тот, кто в Париже не сумел бы заработать и реала, здесь, в Мадриде, имеет реальную возможность в кратчайший срок сделать сказку былью. И, представь себе, люди подобного сорта никому не служат, никого не ублажают лестью. Наоборот,
Что касается прогресса, друг мой, то все идет как надо. А наш театр? Да где же ты еще можешь увидеть вещи такими, какими они никогда не бывают в действительности? Разве можно еще где-нибудь воочию наблюдать что-нибудь более похожее на представительную форму правления, чем та, при помощи которой так счастливо управляется современная Испания? Где еще можно увидеть занавес, столь же похожий на дерево, комедианта, который так же походил бы на принца крови, и Статут – на конституцию? С божьей помощью сходство это будет увеличено еще больше.
Есть у нас и железная дорога. Разве можно иначе назвать ту тернистую, жесткую дорогу, по которой мы бредем вот уже два года из Ла Гранхи, [401] чтобы снова вернуться в конечном счете к монастырю доньи Марии Арагонской. [402]
Ты спрашиваешь, зачем я все-таки вернулся? За тем же, зачем я уехал отсюда; из-за тех же соображений, которые всю жизнь побуждают меня к перемене мест; потому же, почему я вынужден был некогда перейти из «Болтуна» в «Обозрение», из «Обозрения» в «Наблюдатель», из редакций на сцену и от комедий к романам. Словом, всему виной моя природная склонность к перемене, о чем я писал в № 94 «Обозрения» следующим образом: [403]
401
…мы бредем вот уже два года из Ла Гранхи– то есть с момента смерти Фердинанда VII.
402
Сейчас – место заседаний Палаты знати, во времена Конституции – место заседаний кортесов. (Прим. автора.)
403
Ларра приводит отрывок из своего очерка «Новые дома», опубликованного в «Испанском обозрении» 13 сентября 1833 г.
«Жажда путешествий и новых объектов наблюдения… сделала меня самым непостоянным человеком из когда-либо живших на свете. Это дает мне неоценимые преимущества, так как окружающих можно выносить только в течение двух первых недель знакомства. Единственное, что мне не надоедает, – это жизнь, и если говорить правду, то все дело в том, что, хорошенько поразмыслив, я понял: только жизнь и может утолить мою жажду к смене впечатлений. Разве есть кто-нибудь счастливее меня! Что же касается мирской молвы, то она занимает меня не больше, чем, скажем, путешествие в Мекку».
Для чего же я все-таки вернулся? Для того, чтобы писать, ибо ныне в Испании свобода печати уже существует в проекте. Ах, что это за проект! Проект этот столь замечателен, что о нем одном я готов написать тебе особое письмо, ибо в настоящем послании едва ли могут уместиться все те многочисленные похвалы, идущие от чистого сердца, к которым я намерен прибегнуть, комментируя его и расшифровывая его смысл.
Еще со времен Каломарде у меня возникло страстное желание писать свободно, и я готов был вернуться хотя бы только ради того, чтобы отдать за свободу печати все оставшиеся у меня силы, в добавление к тем, которые некогда были растрачены в борьбе с цензорами, будь они прокляты! Тысячу раз я готов был возвратиться только ради того, чтобы получить возможность высказаться и почувствовать себя дома.
Ты спрашиваешь меня, какмне пришлось возвращаться? Каким путем? На чем?На эти вопросы могли бы ответить путевые записки, если бы путешествие мое не было столь поспешным. Не скрою: вопрос о том, каким путеммне возвращаться, не давал мне покоя. Бискайская дорога доступна не для всех, в особенности с тех пор, как одним мятежником стало больше,и хотя он в единственном числе, как хорошо заметил кто-то, он, видимо, настолько огромен, что заполняет собою все и вся. Некоторое время тому назад подходящей мне казалась каталонская дорога, поскольку нельзя было проехать по бисканской, но и там с некоторых пор оказалось несколькими мятежниками больше и несколькими дилижансами меньше. Правы были те, кто говорил, что олеронская дорога мало удобна для путешествий. Но что же оставалось делать? Нельзя сказать, чтобы возвращение через Португалию было мне по пути, да и вообще оно не соответствовало моему беспокойному характеру. Кроме того, есть на свете страны, которые не хочется видеть дважды.