Савмак. Пенталогия

Михайлюк Виктор Сергеевич

– Мирсиночка, девонька, ты куда?

– Пойду, раздам пироги подружкам, бабушка, - не моргнув глазом, соврала Мирсина, на ходу придумав отговорку.

Прибежав на родное подворье, Мирсина увидела, что Канит уже успел взнуздать своего рыжего, с белым лбом и тёмной гривой коня и теперь закреплял чепрак на спине тёмно-гнедого мерина, которого он выбрал на отцовской конюшне для неё.

Заскочив в свою комнатку, которую делила с сестрицей Госой, она сунула рушник с пирогами в кожаную дорожную суму, торопливо скинула с себя все украшения, включая и длинные серьги (оставила только два своих любимых перстенька на правой и левой руке), и переоделась в более подходящую для ночной охоты одежду: алые шаровары, зелёный кафтан и синие замшевые

башмачки. Спрятав свои чудесные косы под высоким кожаным башлыком, она повесила через левое плечо горит с луком и пучком стрел, заткнула за пояс узкий акинак с резной рукоятью слоновой кости в покрытых тонкой резьбой костяных ножнах, бросила придирчивый взгляд на своё отражение в большом бронзовом зеркале, висевшем на стене напротив её кровати над большим, высоким сундуком, на котором спала Госа, и улыбнулась, похоже, оставшись довольной увиденным, после чего, подхватив с кровати сумку с припасами, выскочила во двор.

Канит, успевший переодеться в повседневную одежду и вооружиться луком, мечом и акинаком, дожидался сестру, нетерпеливо ёрзая на своём бьющем копытом землю огненном коне, держа в правой руке повод её гнедого мерина. Подпрыгнув, Мирсина легла животом на покрытую красным бархатным чепраком и мягкой подушкой спину смирно стоявшего гнедого, ловко перекинула через круп правую ногу и взяла у Канита повод и короткую тонкую плеть.

Выехав со двора, они осторожным шагом проехали между пирующими телохранителями и слугами к воротам акрополя, после чего пустили коней галопом, пронеслись, не сбавляя ходу, мимо посторонившихся стражей через узкие въездные ворота и мост (Канит впереди, Мирсина - сразу за ним), и припав к гривам коней, вихрем умчались с горки вдогон за едва видневшимися вдалеке на Неапольской дороге двумя всадниками.

Солнце уже висело низко над ступенчатой стеной плато слева от дороги, отбрасывая скачущие впереди по обочине длинные тени. Фарзой и Савмак, скакавшие неторопливой рысью (путь их был не долог), заслышав сзади дробный топот погони, дружно оглянулись. Савмак сразу с неудовольствием узнал приметного, рыжего, белолобого коня всё-таки ослушавшегося его младшего брата. Должно быть, он прихватил с собой ещё и кого-то из своих дружков - Сакдариса или Метака, странно только, что не обоих. Согласившись с Фарзоем, что придётся-таки взять малых с собой (всё равно ведь от них теперь не отделаешься!), оба продолжили скакать бок о бок в прежнем темпе.

Когда топот копыт за спиной сделался звучнее, Савмак не удержался от ещё одного косого взгляда через плечо.

– Эге! Да это с Канитом Мирсина!

Резко обернувшись назад, Фарзой тотчас круто развернул коня навстречу догоняющим. Савмак был вынужден последовать его примеру.

– Подождём их здесь, - молвил Фарзой враз изменившимся голосом, и его губы, как бы сами собой, расплылись в глуповатой улыбке. Савмак в ответ только хмыкнул и играючи поднял своего вороного красавца на дыбы.

Савмак очень гордился своим чудо-конём, полученным в подарок от отца три года назад, когда Савмак из малолеток-подростков перешёл в ранг юношей, созревших для участия в военном набеге, чтобы сразив там своего первого врага, стать полноценным воином и заслужить право привести в дом жену. Вождь Скилак, не пожалев золота, купил для своего любимца на торгу возле Кремн - зимней столицы царя белых аланов Тасия - вороного, без единого белого пятнышка и волоска, конька-двухлетка. Жеребчик этот проделал долгий путь из родной Бактрии, славящейся по всему свету самыми статными и резвыми скакунами. Через высокие горы, безводные пустыни, широкие степи и глубокие реки, купцы из сарматского племени аорсов, обитающего на перекрестье дорог в низовьях великой реки Ра, пригнали его аж на северный берег Меотиды (на скифо-сарматском языке метко называвшейся Тарамундой - "Матерью морей"), где на многолюдном шумном торжище вождь напитов сам выбрал его для сына из сотен других жеребят.

Осчастливленный таким подарком,

Савмак не позволил его холостить и, на зависть младшему брату Каниту, стал почти всё своё время проводить на пастбищах со своим жеребчиком, которого за отливающую масленым блеском, как вороново крыло, чёрную шерсть нарёк Вороном. Постепенно он сумел настолько привязать к себе, приручить и обучить этого норовистого дикаря, никого, кроме Савмака к себе не подпускавшего, что тот стал слушаться малейшего движения узды и ног, каждого слова команды и, словно пёс, прибегать на призывный свист хозяина. Савмак был убеждён, что другого такого умного и быстрого коня нет не то что у напитов, но не сыскать и во всей Скифии - даже у самого царя Скилура!

– Даже не думайте отсылать нас обратно! Всё равно мы не уедем!
– решительно прокричала Мирсина ещё шагов за десять, переводя коня с галопа на шаг.

– Ну, так и быть, - айда с нами. Найдём и вам какое-нибудь дело, - согласился с довольной улыбкой Фарзой, который был теперь страшно рад, что поддался на уговоры Савмака.
– Восемь глаз вернее углядят во тьме чёрного волка, чем четыре.

– Скорее его учуют наши кони, - разумно предположил Канит.

– Хорошо хоть побрякушки свои догадалась снять, охотница!
– окинул сестру критическим взглядом Савмак.
– Ну ладно, поехали.

Слегка тронув обутыми в мягкую телячью кожу пятками бока Ворона, Савмак поскакал рысью вперёд. Рядом с ним пристроился довольный, что всё обошлось, Канит. За ними, бросая друг на друга влюблённые взгляды и то и дело соприкасаясь коленями, неспешно порысили Фарзой с Мирсиной.

Вскоре они миновали окутанные вечерними дымами Хабеи (хозяйки как раз готовили своим мужам и детям ужин), спустились по дну извилистой балки к реке и в ту минуту, когда солнечное колесо плавно закатилось за высокие левобережные кручи, оказались на месте.

Теперь Фарзой, знавший эти места, как свою ладонь, должен найти наилучшие места для засады. Свернув с ушедшей вправо дороги, они поехали прямиком на север и выехали на большую, пологую, поросшую травой гору, на которой стоял широкий жердевый загон, полный блеющих овец, принадлежащих вождю Госону.

– Будем надеяться, что наш волк заявится этой ночью как раз к этой кошаре, - предположил Фарзой, сам не особо в это веря. Для него важнее всякого волка было провести целую ночь рядом со своей любимой Мирсиной.

Рядом с кошарой стояло несколько пастушьих юрт и кибиток. Поздоровавшись с пастухами, занятыми вместе с жёнами и детьми вечерней дойкой овец, Фарзой сообщил, что с друзьями сядет вокруг горы в ночную засаду на чёрного волка. Пастухи пожелали юным охотникам удачи. Савмак предложил взять трёх овец в качестве приманки, но Фарзой отсоветовал: он с братьями уже брал, но этот зверь и впрямь хитёр, как человек. Такие приманки он всегда обходит стороной, будто зная, что там западня.

Осмотревшись и недолго полюбовавшись с верхушки горы полыхавшим за Хабом закатом, охотники спешились и разошлись на все четыре стороны. Мирсина с тремя конями в поводу скрылась в небольшой дубраве, росшей на западном склоне горы, на краю глубокой узкой балки, прорытой бегущим по её дну к Хабу ручьём. Фарзой залёг в сухих бурьянах на южном склоне горы, а Канит - в прорезавшей восточный склон почти посередине узкой дождевой рытвине, на краю такой же, что и на противоположной стороне, длинной узкой балки с крутыми склонами и журчащим на дне ручьём. Только Савмак, помня недавние слова Канита, что конь скорее учует волка в ночной тьме, не пожелал расстаться со своим Вороном, заверив, что тот пролежит с ним в засаде всю ночь, как собака, не шелохнувшись и ни разу не всхрапнув. Савмак залёг со своим учёным конём в небольшой, заросшей колючими кустами и высокими бурьянами ложбинке на пологом северном склоне горы. Вынув из горита лук и стрелу, он положил их перед собой, затем, обернувшись, принялся оглаживать и целовать тёплую, мягкую морду смирно лежавшего сзади на брюхе коня.