Савмак
Шрифт:
Может быть, желание насолить Диофанту, грубому солдафону, даже не находившему нужным скрывать, что Перисад на три четверти мертв.
А может быть, захотелось поддаться искушению: стоя на краю пропасти, броситься вниз и увлечь за собой стоящих рядом и знать, что когда они, завывая от страха, достигнут дна, ты уже будешь мертв и на твоих устах будет мирная и добрая улыбка.
Так или иначе, он знал об этом, он готовил это, он ожидал этого, но не сейчас. Не сегодня. Он шагнул в пропасть — и тут же захотел зацепиться за край… И опоздал.
Не
Он не думал, что это случится так скоро, так… Так неожиданно! Он надеялся еще посмаковать, насладиться ощущением своего падения и своей, почти уже потусторонней власти.
Можно было, вспомнив все до мелочей, понять, где же просчет. Можно было. Но Перисад обнаружил вдруг обширнейшую пустоту. И в этой громадной, необозримой пустоте он, гордившийся тем, что готов к смерти, он, с усмешкой глядевший на суету вокруг, он, старый циник Перисад, нашел с трудом одну-единственную мысль: прожить хотя бы сегодняшний день.
Старый царь, кряхтя, поднялся. Он как бы глядел на себя со стороны.
Вот некий старик поднимается с жесткого неудобного ложа. Пока он лежит или сидит, он напоминает грифа: над темно-красной хленой [2] — голая тонкая шея. Теперь же, когда он встал, сходство, скорее, с каким-то шестом, на который набросали груду тряпок.
Итак некий старик поднимается с ложа. Наверное, ему очень тяжело двигаться, особенно ходить. Иначе он не цеплялся бы так за свой посох
2
Хлена — греческий плащ.
У старика умершее лицо. Наверное, ему давно следовало бы умереть. Но — не хочется. Сегодня не хочется. Ох как не хочется… И он стоит в нескольких шагах от ложа, спиной к двери
Он услышал их не только ушами. Он услышал их спиной, затылком, высохшей кожей, хрупкими костями. Остатками наполовину остывшей крови. Это она, кровь, промчалась по жилам, добралась до висков и закричала, заорала: «Слышишь?! Шаги, шаги!!.»
Шаги замерли. Перисад повернул голову, поглядел искоса, снизу. Перед ним стоял Савмак. Они посмотрели в глаза друг другу, их зрачки столкнулись.
Неторопливо, стараясь не хромать, царь вернулся к ложу, полулег. Савмак стоял неподвижно. Короткий меч, который он держал в руке, был опущен лезвием вниз.
Перисад увидел нескольких вооруженных людей у входа. В залу они не шли. Перисад отвернулся. Кровь уже отхлынула от висков, и была тишина.
Не поворачиваясь, сухо сказал:
— Подай мне лекарство. Там, на столике. Справа. Осторожно. Не разлей.
Савмак вздрогнул. Он медленно — так движутся во сне — переложил меч из правой руки в левую и так же медленно направился к указанному столику. На столике стоял небольшой сосуд, которому фантазия гончара придала внешность Сфинкса. Мудрое женское лицо Сфинкса
Савмак взял сосуд, осторожно налил в стоящую рядом чашу бесцветной жидкости.
Сфинкс смеялся.
Савмак медленно понес чашу царю. Перисад протянул руку:
— Давай. Ну?
Рука царя еле заметно дрожала.
— Ну?
Савмак посмотрел на чашу, которую держал, и вдруг резко отшвырнул ее. Осколки разлетелись по мозаичному полу.
Перисад опустил руку. И тогда Савмак точным движением до половины лезвия вогнал меч в горло старого царя.
Перед глазами царя вспыхнул ослепительно белый свет. Потом свет стал красным, потом темно-багровым, потом черным.
Перисад коротко всхлипнул, свистяще вздохнул и упал на ложе. Только тогда в залу вбежали заговорщики. Октамасад с искаженным от злости лицом стащил тело царя с ложа — оно упало с глухим деревянным стуком — и начал яростно топтать его ногами:
— С-собака!.. С-собака!.. С-собака!..
Савмак, до этого стоявший неподвижно, словно очнулся:
— Перестань! — он сжал кулаки.
— А-а, пожалел?! Жалко стало?.. — И Октамасад снова пнул распростертое тело. — Кто ты такой, чтобы распоряжаться?!
Тогда Савмак бросился на него. Октамасад был на целую голову выше его и шире в плечах. Но он не ожидал нападения и, когда опомнился, уже лежал на полу, рядом с убитым. Савмак, усевшись на соперника верхом, молча избивал его. Остальные оцепенело застыли вокруг.
Наконец Савмак опомнился, медленно поднялся на ноги, хмуро сказал:
— Дайте вина.
Лицо его вновь обрело ту странную неподвижность, которая впервые появилась накануне, когда Савмак взял на себя убийство старого царя. Безразлично глянув на Октамасада, пытавшегося с помощью друзей подняться с заляпанного кровью пола, он сказал:
— Это тебя научит… — запнулся он на миг. Скрипнув зубами, договорил: — Научит выполнять приказы царя Боспора.
И отвернулся.
В зале повисла тишина. Заговорщики замерли. Октамасад молча вытирал лицо. Он коротко посмотрел на Савмака, оскалившись на миг, сплюнул себе под ноги и, не говоря ни слова, вышел. Тогда кто-то — Савмаку показалось, что это был Бастак, — крикнул:
— Слава царю Савмаку!
И остальные подхватили, правда, после некоторого замешательства, громко, словно на площади:
— Слава!… Слава Савмаку-царю!.. Слава царю Савмаку!..
Ночью ударил мороз. Совершенно неожиданно. Грязь возле дворца превратилась в подобие барельефа. Невероятная картина сплеталась из бесчисленного множества следов — чаще от босых ног, реже от обутых в сандалии. Следы застыли в сиюминутной прочности и покрылись внутри тонкой корочкой льда. Кое-где лед был розовым.
Савмак приказал разложить костер недалеко от дворца. Костер разложили, и теперь, в свете поднимающегося с моря утра, черная дровяная гора готовилась принять ссохшееся тело старого царя.