Сайзвэ Банси мертв
Шрифт:
«Фотостудия Стайлза. Удостоверения, паспорта, бракосочетания, помолвки, дни рождения и праздники. Владелец: Стайлз.»
Что вы видите, когда смотрите на эту вывеску? Что за ней всего лишь одна из многих фотографических студий? Куда люди приходят, потеряв удостоверение, сделать фото для нового? Что здесь, как везде, я усаживаю их, становлюсь за камеру… «Не шевелитесь, пожалуйста…» Щелк-щелк… «Приходите завтра, пожалуйста…», а потом выставляю их за дверь и жду следущих? Нет, братцы, это больше чем обыкновенная студия. Это кладовая грез. Чьих? Моих клиентов. Простых людей, упоминаний о которых вы не найдете в учебниках по истории, кому никогда не воздвигают памятников или мавзолеев, напоминающих потомкам об их великих подвигах. Людей, которые были бы забыты вместе со своими грезами, если б не Стайлз. В моей компетенции — запечатлеть на бумаге мечты и надежды моих клиентов, так, чтобы даже дети их детей вспомнили близкого
Подходя к стенду с фотографиями.
Эта (показывает на снимок) появилась здесь одним утром. Я только-только пришел… Середина недели, дела в это время всегда идут неважно. Однако, стук в дверь… Совсем забыл сказать! Я различаю стук двух типов. Когда я слышу… (Торжественно, с долгими промежутками, стучит по столу.)…я даже не оглядываюсь, парень. «Похоронная компания — следущая дверь.» Но когда я слышу… (энергичные удары по столу, смеется)…это мой звук, и я кричу: «Войдите!» Входит малый, улыбка до ушей, под мышкой небольшой сверток. До сих пор этот человек так и стоит перед глазами!
Стайлз исполняет обе роли.
«Мистер Стайлз?»
«Проходите!» — говорю.
«Мистер Стайлз, я пришел сфотографироваться, мистер Стайлз.»
«Конечно, — говорю, — садитесь! Садитесь, мой друг!»
«Нет, мистер Стайлз. Я хочу сфотографироваться стоя. (Едва сдерживая радостное возбуждение.) Мистер Стайлз, сделайте фотокарточку, пожалуйста!»
«Конечно, — говорю, — конечно, дружище.»
Никогда не надо мешать исполнению человеческой мечты. Если он хочет «стоя», пусть стоит. Ежели хочет «сидя», позвольте ему сидеть. Делайте именно то, чего хотят клиенты! Бывает, они приходят сюда все из себя элегантные, в пиджаке, а потом вдруг скидывают с себя все: жилет, ботинки, носки… (принимает боксерскую стойку): «Сделайте фото, мистер Стайлз. Сделайте!» И я делаю. Без разговоров. Начни задавать глупые вопросы, и разрушишь мечту. Что касается того парня, о котором я вам рассказываю… (вспоминая о нем, громко смеется)… По роду своей деятельности я повидал много улыбок, друзья, но эта взяла первый приз. Только я встал за камеру, готовясь щелкнуть его… «Подождите, подождите, мистер Стайлз! Я хочу сфотографироваться с этим…» Из свертка возник длинный лист бумаги… выглядевший как некий документ… он расправил его перед собой. (Стайлз демонстрирует.) А я, даже не сказав «улыбочка!» — щелк! — и все снято. Я спросил, что это за документ. «Видите ли, мистер Стайлз, мне сорок восемь лет. Двадцать два года я работаю в муниципалитете, и начальник сказал мне, что если я хочу продвижения по служебной лестнице, то должен попытаться улучшить свое образование. Я был малограмотен, мистер Стайлз. Но я прошел курс обучения на заочном отделении Дамелинского Колледжа. Семь лет, мистер Стайлз! И в конце концов, добился своего. Вот это — сертификат об окончании школы! Я добился своего, мистер Стайлз. Я добился своего, но не успокоился на этом. Я пойду дальше — получать свидетельство о неполном высшем образовании, потом университет… и, вы только представьте, мистер Стайлз, в один прекрасный день я выхожу из дома выпускником, всем обязанным только самому себе! Бай-бай, мистер Стайлз…» — и он вышел из студии счастливым человеком, всем обязанным самому себе.
Возвращаясь к стенду, другая фотография.
Моя лучшая. Семейная фотография. Знаете, что такое семейная фотография? Очень выгодное дело. Много людей, и все хотят копии. Одним субботним утром за дверью стало вдруг чертовски шумно. Я подумал: что происходит? Мгновенно дверь распахнулась, и вошли они! Первые были совсем маленькими, затем пяти- и шестилетние… Я совершенно не понимал, что это такое творится, дружище! Какие-то глупые дети ворвались, чтобы все мне испортить в студии. Я все еще пытался выгнать их вон, когда вошли мальчики и девочки постарше. И тут что-то щелкнуло у меня в голове: семейная фотография!
Резко меряет манеру поведения и тон.
«Проходите! Проходите!»
Провожая в студию толпу людей.
Вот вошли молодые мужчина и женщина, потом матери и отцы, дяди и тети… старший сын — солидный
Качает головой в восхищении.
Старик — Дедушка! («Старик» с достоинством, медленно входит в студию и садится на стул.) Его волосы несли отпечаток мудрости. Его обветренное лицо было покрыто морщинами и шрамами, оставленннми самим Опытом. Глядеть на него было все равно что читать толстенный исторический труд, написанный этим старцем о себе самом. Он казался живущим символом Жизни, всего того, что она значит для человека и во что превращает его. Я поклонился ему. А он сел вон там, слегка улыбаясь и одновременно оставаясь серьезным, будто он уже видел конец своей дороги. Старший сын сказал мне: «Мистер Стайлз, это мой отец, моя мать, мои братья и сестры, их жены и мужья, наши дети. Нас двадцать семь человек, мистер Стайлз. Мы пришли фотографироваться. Мой отец, — он кивнул на старца, — мой отец давно хотел этого.»
«Конечно, — ответил я, — предоставьте это мне.» И принялся за работу.
Выстраивает графическую композицию для снимка.
Пожилая леди здесь, старший сын там. Этот с одним. Тот с другим. С той стороны я разместил дочерей, теток и одного брата-холостяка. Затем во фронт все от восьми до двенадцати «стоя», впереди них — четырех-семилетние, и, наконец, прямо на полу те, кто остался — «сидя». Господи, это была трудная работа, но в результате все они были рассортированы, и я встал за аппарат.
За камерой.
Только наведу фокус…
Воображаемый ребенок становится прямо перед объективом, Стайлз прогоняет его.
«Садись! Садись!»
Опять навожу фокус…
Ни Один Из Них Не Улыбался! —
Я попытался применить старую хитрость. «Скажите: сы-ыр. Пожалуйста.» Сначала они недоуменно смотрели на меня. «Давайте! Давайте!» Дети первыми восприняли мои слова. (Детский голос.) «Сы-ыр. Сы-ыр. Сы-ыр.» Потом те, что немного постарше: «Сы-ыр.» Затем еще старше: «Сы-ыр.» Дяди и тети: «Сы-ыр.» Ив завершение — сам старик: «Сы-ыр.» Я думал, крыша обрушится, парень! Люди на улице останавливались, заглядывали в окно и присоединялись к нам: «Сы-ыр.» Я обернулся поглядеть на них и увидел, что даже плакальщицы из бюро ритуальных услуг, вытирая слезы, тоже кричат: «Сы-ыр.» Нажал мою маленькую кнопку и — алле-гоп! — вот она, нью-брайтонская улыбка в двадцати семи вариантах. Не верьте тем глупцам, которые считают, что мы не умеем улыбаться!
Видели бы вы меня в тот день — перемещаю холостяка на ту сторону, невесток — на эту. Старшего сына ставлю позади старика. Переставляю детей… (Назад к камере.)
«Еще разик, пожалуйста! Сы-ыр.» Снова за работу… Старик со старухой вместе, дочери за ними, сыновья сбоку. Те, что сидели, теперь стоят. Те, что были «стоя», теперь «сидя»… И так десять раз, парень! И ни одного повтора!
Опустошенный Стайлз обрушивается на стул.
Когда они в конце концов ушли, я уже готов был сказать: Больше никогда!
Спустя неделю старший сын вернулся за карточками. Они были готовы. Уже в тот миг, когда он возник в дверном проеме, я понял, у него горе. «Мистер Стайлз, — сказал он мне, — еще чуть-чуть, и мы бы не успели сфотографироваться. Через два дня после визита к вам мой отец умер. Он никогда не увидит этих снимков.»
«Перестаньте, — сказал я. — Вы же мужчина. Сегодня или завтра каждый из нас должен будет уйти, вернуться Домой. Вот… — я сгреб карточки со стола. — Вот. Посмотрите на своего отца и поблагодарите Бога за то время, что он отвел ему на этой земле.» Мы вместе просматривали их. Он глядел на них в молчании, после третьей слеза медленно потекла по его щеке. Но одновременно… я украдкой наблюдал за ним… одновременно в нем родилось какое-то новое чувство, когда он увидел на снимке себя рядом со своим отцом, когда рядом со своим отцом он увидел братьев и сестер, и маленьких внучат. И он улыбнулся.
«Вот так, брат, — сказал я. — Улыбайтесь! Улыбайтесь своему отцу. Улыбайтесь миру.»
Когда он ушел, я долго думал о нем, как он возвращается в свой маленький дом где-то в Нью-Брайтоне, о том, что там его ждут маленькие матери в черном, потому что Мужчина умер. Я видел, как мои карточки переходят из рук в руки. Я видел руки, вытирающие слезы, а потом первые робкие счастливые улыбки. Поймите одну вещь: каждый из нас ничем не владеет, кроме самого себя. Этот мир и его законы в наше распоряжение ничего не дают, кроме нас же самих. После себя мы ничего не можем оставить, кроме памяти о себе. Я знаю, о чем говорю, друзья. У меня был отец, и он умер.