Сборник Попаданец
Шрифт:
— Леофоль Лаурикан, — мелодичный мягкий женский голос колокольчиками коснулся его слуха, заставив вздрогнуть и остановиться. — Время было немилосердно к тебе, дефеник Темной Ели.
— Время. — Мужчина медленно повернулся, от чего мерцающий лунный свет осветил его лицо, через которое растяжкой шла повязка, закрывающая один глаз. — Время нас калечит, и оно же нас лечит. Здравствуй, Тайшана.
— Здравствуй. — За его спиной стояла чудная фигурка миниатюрно-утонченной женщины, в легком, не скрывающем плеч воздушном платье, играющем подолами на едва ощутимом ветру. Красивый обвод ткани платья
— Лео… — Маленькая хрупкая ручка коснулась его щеки.
— Тай… — Он закрыл глаз, нервно сглатывая подкативший к горлу ком.
— Мудак! — Маленькая ручка, секунду назад нежно гладившая его щеку, злой крапивой звонко обожгла его пощечиной.
— Прости… — Его голова дернулась от удара, но он не смел взглянуть на нее.
— Никогда… — Выдох у нее получился сдержанно-эмоциональным, словно ей пришлось душить в себе тяжелую обиду. — Даже молить не смей.
Они молчали, лишь мерный вал мягких волн, гоняющий камни по пляжу, неверный свет мириад звезд и стук двух сердец, впервые или может быть вновь по истечению сотен лет бьющихся друг с другом в унисон.
— Кто? — Она дрожащей рукой коснулась его подбородка, повернув слегка голову и рассматривая повязку на лице.
— Тид. — Он поджал губы. — Отец клана просит тебя, Дочь Луны, оказать нам любезность в своей милости.
— Не ты? — Печальная улыбка коснулась ее уст. — Меня просят все, но не ты, Лео…
— Прости… — Вновь сглотнул он.
— Никогда! — Очередная пощечина вновь заставила его замолчать. — Не смей, Лео! Не смей!
Она прильнула к его груди, а он бережно стал гладить ее роскошные черные волосы, спадающие вниз каскадом по спине. Время застыло, остановив свой бег в замешательстве, ибо оно уже слишком давно не видело, чтобы льесальф с такой любовью касался дьесальфа, не боясь презрения со стороны своих же соплеменников. Это было удивительно и позабыто-ново, отчего казалось миражом и злой насмешкой иллюзии зыбкого предрассветного тумана.
— Скажешь отцу. — Она нехотя отпрянула от него, разворачиваясь спиной. — Взамен вы впустите нас в королевство.
— Скажу. — Он с болью смотрел, как она медленно удаляется, истаивая в ночи. — И помни, Тай, он должен умереть!
— Вы многого просите, дети солнца… — донесся до него уходящий голос из ночной тьмы. — Скажи, ведь мы могли?
— Нет, — одними губами произнес он, опустив голову. — Не могли, Тай, не могли.
— Что за срань? — Ганс Гербельт опасливо втянул носом запах, исходящий от дымящейся пиалки, преподнесенной ему Нильсом Ваггетом.
— Это не срань, Ганс. — Ваггет наморщил нос. — Это тайбичи-моа, высокогорный чай из империи Мао. К твоему сведению, его обязаны по велению императора Поднебесной собирать обнаженные девственницы, не старше двадцати лет, причем все это происходит в ночь полнолуния, и щиплют листочки они не руками.
— Да иди ты? — Ганс изумленно уставился на верховного мага.
— Я и пришел. — Ваггет расплылся в улыбке, задумчиво разглядывая просторный кабинет главного стража короны, с удовольствием погружаясь в массивное кожаное кресло. — И должен тебе сказать, весьма удивлен твоим
— Бучи-мура? — Тучный Гербельт вертел в руках пиалу с дымящимся взваром, все еще не решаясь от-пить.
— Тайбичи-моа, — поправил его маг, с удовольствием поглощая свою порцию.
— Нужно запомнить. — Ганс все же пригубил немного, покатав горькую терпкость во рту, сразу не проглатывая, дабы ощутить полный букет напитка. — Дорогой?
— Бесценный. — Ваггет приглушенно рассмеялся. — Узнай кто-то в империи о том, что мы делаем, по моим прикидкам, в тот же день должны будут умереть минимум тысячи две, может три, человек разом.
— М-м-м-м! — Гербельт залил в себя остатки чая, тут же потянувшись к пузатому «заварнику» за добавкой. — Ценю, Нильс, прямо порадовал ты меня.
— Да вот сам уже жду случая пару лет попробовать, да все никак повода не найду. — Маг поерзал в кресле. — Вот и подумалось, чем не повод? В конце концов, когда мы с тобой вот так вот встречались последний раз?
— Хм. — Гербельт откинулся на спинку кресла, расслабленно вытянув перед собой ноги. — Дай подумать. Пожалуй, лет десять-пятнадцать назад, помнишь, когда в город по канализации залезла к нам мантикора?
— О да! — Ваггет улыбнулся своим воспоминаниям. — Она тогда мне пятерых старшекурсников, что я тебе выделил, сожрала.
— А у меня сколько бойцов сгинуло в тех катакомбах, и не упомнить! — Ганс отсалютовал магу своей пиалкой. — Эх, было же времечко!
— Ну, сейчас, хочу тебе сказать, тоже не самые радужные времена. — Ваггет покачал головой. — И если я правильно понял твое приглашение, речь не идет о последних событиях с городским коллапсом, что нам устроил демон?
— Нет. — Ганс Гербельт подобрался, переходя на более серьезный тон. — Эту кровавую эйфорию безумия мы не менее кроваво удавили в зародыше.
— Ну, нет худа без добра. — Маг пожал плечами. — Эта грязь первого кольца была нарывом на теле города, по крайней мере, вы порядком там навели шороху, прижав местных бандитских королей.
— Это да. — Гербельт вновь приложился к пиалке. — Звучит паскудно, но на законных основаниях мы тупо смогли вырезать уйму народа.
— Не забивай голову и сердце моральными аспектами, Ганс. — Ваггет прищурившись следил за своим собеседником. — При наших с тобой должностях не думают о тех, кто ворует хлеб на пропитание, мы думаем только о тех, кто еще не ворует, дабы они как можно дольше смогли оставаться в статусе респектабельных членов общества.
— М-да. — Ганс закусил губу, уставившись невидящим взглядом куда-то в стену. — Что-то опять не так с этим первым кольцом, Нильс.
— Не понял? — Маг отставил в сторону свой чай, подавшись вперед к собеседнику. — Что-то конкретное?
— А вот это уже ты мне скажи. — Гербельт с трудом поднялся, подходя к своему массивному столу и поднимая с него целый ворох писем. — Значит, смотри. Бунт, назовем его по официальной версии так, подавлен, народ запуган и жмется по углам. По моему настоянию еще на два месяца продлено патрулирование улиц армейскими подразделениями, все, кто там когда-то что-то могли собой представлять, мертвы, ну или дописывают свои последние слова биографии под диктовку моих палачей в застенках.