Сборник рассказов
Шрифт:
В квартире пахло энурезными котиками, горелым мясом, и мандаринами.
Я красила волосы краской, коробка от которой нагло врала мне вот такущими буквами, что содержимое тюбика не содержит аммиака, запекала в духовке буженину и ела цитрус.
До Нового Года оставалось четыре часа.
Утопленный накануне в унитазе и высушенный феном мобильник вяло пукнул первыми тремя нотами песни «О, Яки Да», и тускло высветил на экране слово «Кака».
— Ирка, я тебя не слышу! — Заорала я в трубку, зная, что динамик телефона тоже пострадал при
— Говори громче! — Потребовала Какаренкова. — Тебе гланды вырвали, что ли?
— Громче не могу, у меня и так кот в угол забился. — Я перешла на ультразвук. — С наступающим! Слышишь?
— И тебя туда же. Слышу. Кстати, у тебя мясо сгорело.
Я швырнула телефон в угол, и бросилась на кухню. Из духовки валил дым, в воздухе витал запах крематория. Матерясь и обжигаясь, я оторвала от противня двухкилограммовый кусок каменного угля, и кинула его в мойку. А потом позвонила Ирке на домашний.
— Откуда ты знала, что у меня мясо горит? — Здороваться я посчитала излишним.
— А оно у тебя каждый Новый Год горит ровно в восемь вечера. — Ответила Ирка и чихнула. — А ещё ты красишь свою пергидроль жутко вонючей краской, от которой у тебя сегодня отвалятся последние три волосины. К гадалке не ходи.
— Спасибо тебе, бабушка Ванга.
— Пожалуйста, лошара лысая. Ты всё ещё хочешь праздника?
— Уже нет. — Я подошла к зеркалу, и отогнула край полиэтиленовой шапочки. Оттуда тоже повалил дым, и я быстро натянула её обратно по самые брови. — Не поверишь, но я облысела.
— Эка невидаль. — Ирка даже не посочувствовала. — У меня есть прекрасный рыжий парик от костюма обезьянки Чичи. Дать?
— Не дать, а отдать. Это мой парик, и я дала тебе его на один день в девяносто четвёртом году.
— Фу, какая ты мелочная и жадная баба. — Огорчилась Ирка, и кажется, закурила. — У тебя и так дома ненужного хлама как говна за баней. Срань какую-то пожалела для подруги. А я ведь к тебе с праздничным предложением, от которого ты не сможешь отказаться.
— Это почему не смогу? — Я осторожно стягивала с головы шапочку вместе со своими волосами, и уже понимала, что вопрос я сейчас задала очень глупый.
— Потому что твой парик от Чичи у меня дома, и мясо из духовки я вытащила ещё два часа назад. А ещё я знаю, что у тебя щас нет никакого мужика, что ты влупишь в полночь стакан водки, потому что шампанское открывать не умеешь, и попрёшься в одном проститутском платье на улицу, где тебя…
— Не надо. — Я оборвала Ирку и нахмурилась. — Не надо. Я приду сегодня к тебе в гости, сожру твоё сочное мясо, выпью всё шампанское, а потом нанесу тебе травмы тупым предметом за то, что в шестом классе ты мне списать не дала.
Праздничная улица поприветствовала меня китайской петардой в праздничный макияж, с пожеланиями нового счастья от опьянённого радостью и баночным фейхуёвым коктейлем молодого ракетчика.
Праздничная Ирка поприветствовала меня оскорбительным смехом, и ещё более оскорбительным тыканьем наманикюренного
— Ты хоронила свою сгоревшую живьём буженину, и целовала её в лоб?
— Над мёртвыми смеяться грешно. — Осудила я подругу, и хрипло закашлялась: — Водицы дай испить, ведьма.
— Я тут третьего дня… — Ирка булькала на кухне минералкой, и продолжала меня унижать: — Прямой репортаж по телевизору смотрела. Там усатый милицейский рассказывал о жуликах, которые погорельцами прикидываются, в дверь звонят и водицы просят. А напившись, дают тебе по еблу заранее припасённым кирпичом. И пока ты в корчах на пороге родного дома свои зубы пригоршнями собираешь, выносят из хаты всё столовое серебро и ценные сбережения.
— У тебя нету ценных сбережений. — Буркнула я, и потянулась за стаканом. — И я не жулик.
— У меня три тысячи шестьсот сорок два рубля в старом букваре припрятано, и автограф Вячеслава Малежика! — Ирка оскорбилась. — Есть чем поживиться. Это у тебя как у туриста: хуй да кеды. Хотя, у тебя даже этого минимального набора нет.
— Не порть мне праздник, дочь Рокфеллера. — Я протянула Ирке пустой стакан. — Давай лучше думать, что делать с моей вечерней укладкой. Потому что вечерняя лысина очень слабо подчёркивает мою красоту.
— А что тут думать? — Какаренкова поставила стакан в мойку, и вытерла руки полотенцем. — Напяливай обезьяний парик, и улыбайся гостям. Скажи им, что у нас бал-маскарад. Благо, по гороскопу щас будет год Обезьяны. Обезоружь их с порога. Не дай им шанса осмеять твой наряд. Пиздани им по яйцам, в конце концов!
— Каким гостям?! — Я вжалась в щель между стеной и вешалкой, и накрыла рукой лысину. — Ты про гостей ничего не говорила!
— Да? — Прикинулась валенком Ирка, — забыла, чёрт подери. Щас придут гости. Спрячься.
— Это пусть гости твои прячутся. — Я оскорбилась, и тряхнула останками чёлки. — Даже с лысиной я дьявольски сексуальна, и даже не думай со мной спорить. А когда они придут?
В дверь тут же позвонили.
— Где обезьяний парик? — Я быстро сориентировалась.
— В комоде. В ящике с папиными трусами. Смотри, не перепутай. Я открываю дверь.
Отскочив в спальню Иркиных родителей, я с остервенением порылась в комоде, и нашла кусок какой-то сивой мотни, который в далёком девяносто четвёртом был париком от костюма Чичи. С тех пор он изрядно постарел и сильно сдал. Пропала волшебная мягкость кудрей, исчезли плюшевые уши, и проебалась резинка.
Придерживая сползающий парик рукой, я пошарила по сторонам взглядом, и обнаружила пластмассовый ободок, который напялила поверх свалявшегося ворса, поплевала на ладошку, и смастерила даже какое-то подобие чёлки. Выглядело это, конечно, не очень, но это всяко лучше чем красная плешь. И ещё у меня был козырь: моя дьявольская сексуальность, которая слепит как галогеновая фара. Так что на цвет и качество парика гости внимания не обратят. Я на это очень рассчитывала.