Сборник "Рейнские рассказы"
Шрифт:
– Охотно, только сначала привяжи эту косу волос к своей руке.
Он подал мне косу черных волос, блестящих, как бронза.
Мне нечего было возразить ему, только это показалось мне странным. Но едва я выпил свою вторую рюмку, как коса эта пробралась, не знаю каким образом, до моего плеча. Я почувствовал, как она скользнула под мою руку и притаилась на моем сердце.
– Тайфер, - воскликнул я, - возьми от меня эти волосы, они мне причиняют боль!
Но он отвечал мне сурово:
– Дай мне вздохнуть
– Возьми от меня эту
– Ах! я умру!
– Дай мне передохнуть, - сказал он опять.
– Ах! мой старый друг... Ах! Тайфер... Жорж!.. возьми от меня эти волосы... они душат меня!
– Дай мне передохнуть, - повторял он с ужасным спокойствием.
Тогда я почувствовал, что слабею... Я согнулся под собственной тяжестью. Какая-то змея грызла меня в сердце. Она скользила вдоль моих бёдер. Я чувствовал, как ее холодные кольца медленно проходили по моему затылку и затягивались на моей шее.
Со стоном я бросился к окну и открыл его дрожащей рукой... Леденящий холод охватил меня, и я упал на колени, призывая Господа! Вдруг жизнь вернулась ко мне. Когда я выпрямился, Тайфер, бледный, как смерть, сказал мне:
– Хорошо; - я взял от тебя косу.
И, показывая на свою руку, добавил:
– Вот она!
Потом, нервно расхохотавшись:
– Эти черные волосы стоят белокурых волос твоей Луизы, не так ли! Каждый несет свой крест, мой милый... с большим или меньшим терпением, вот и все... Но помни, что люди подвергаются жестоким разочарованиям, завидуя счастью других; гадюка вдвойне гадюка, говорит арабская пословица, когда она шипит средь роз!
Я отёр пот, струившийся с моего лба, и поспешил покинуть это жилище радости, где таились привидения угрызений.
Ах, как приятно, дорогие друзья, отдыхать на скромной табуретке, возле огонька, скрытого золой, прислушиваться к болтовне чайника со сверчком из уголка очага ихранить в сердце отдаленное воспоминание о любви, позволяющее нам время от времени ронять слезу над самим собой!
Возмездие
I
– В 1845 году, - сказал доктор Тайфер, - я был прикомандирован в качестве полкового хирурга к военному госпиталю Константины.
Этот госпиталь возвышается внутри Касбы, на острой скале, вышиной от трех до четырех сот футов. Он господствует, в одно в то же время, над городом, над дворцом губернатора и над бесконечной долиной - так далеко, как только может обнять взор.
Вид оттуда - дик и величественен; открыв свое окно вечернему ветру, я видел ворон и ягнятников, круживших над неприступной скалой и скрывавшихся в расщелины при последних закатных лучах. Я легко мог бросать сигару в Рюммель, который извивался у ног гигантской стены.
Кругом не было никакого шума, никакого ропота, ничто не нарушало спокойствие моих занятий до того часа, когда эхо откликалось на трубу и барабан
Я никогда не находил никакой прелести в гарнизонной жизни; я никогда не мог привыкнуть ни к абсенту, ни к рому, ни к рюмочке коньяку. В ту впору, о которой я говорю, это называлось "не иметь ума в теле"; увы! свойства моего желудка не позволяли мне обладать такого рода умом.
Итак, я ограничивался тем, что обходил покои госпиталя, записывал свои предписания, вообще выполнял свою службу; затем я возвращался домой, делал разные справки, перелистывал свои книги, приводил в порядок свои наблюдения.
Вечером, когда лучи солнца медленно покидали долину, я, облокотившись на подоконник, отдыхал, размышлял о великом зрелище природы, всегда одинаковом в своей чудесной правильности и вместе с тем вечно новом. Далёкий караван, тянувшийся по склону холмов; араб, галопом мчавшийся вдали, на самом горизонте и похожий на точку, затерянную в пустоте; несколько пробковых дубов, листва которых вырисовывалась на алых полосах заката, как причудливая виньетка, и, наконец, совсем, совсем далеко, надо мною, круги хищных птиц, бороздивших тёмную лазурь своими острыми, неподвижными крыльями: все это меня занимало, захватывало; я оставался бы там целыми часами, если бы долг не призывал меня к анатомическому столу.
В конце концов, никто и не осуждал моих вкусов, за исключением одного лейтенанта из стрелков, по имени Кастаньяк, портрет которого я должен нарисовать перед вами.
В самый день моего приезда в Константину, когда я только еще выходил из экипажа, позади меня раздался голос:
– Ба! бьюсь об заклад, что это-то и есть наш полковой доктор.
Я обертываюсь и сталкиваюсь с пехотным офицером, длинным, сухим, костлявым, красноносым, с седеющими усами, с фуражкой на ухе, с козырьком, нацеленным в небо, с саблею между ног: то был лейтенант Кастаньяк.
И пока я пытался сообразить, кому принадлежит эта странная физиономия, лейтенант уже пожимал мою руку.
– Добро пожаловать, доктор...-Очень приятно познакомиться с вами, черт возьми!
– Вы устали, не правда ли?
– Войдемте... я берусь представить вас клубу.
Клуб в Константине не более как маленький ресторан для офицеров.
Мы входим; ибо как же устоять перед сердечным энтузиазмом подобного человека? А между тем, я ведь читал Жиль Блаза!
– Человек, две рюмки... Вы что пьёте, доктор? Коньяк... ром?
– Нет... кюрасо.
– Кюрасо! почему же в таком случае не парфет-амур?
– Хе-хе-хе! У вас странный вкус... Человек, рюмку абсента для меня... и побольше... локоть выше!.. Хорошо! За ваше здоровье, доктор!
– За ваше, лейтенант.
И вот я попал в милость у этого странного человека.
Бесполезно говорить вам, что эта дружба не могла пленять меня долго! Я не замедлил убедиться, что мой друг Кастаньяк имел привычку читать газету в минуту уплаты по счёту. Это сразу определяет человека.