Сборник статей

Лесков Николай Семенович

— Он лежит в свинцовом гробу. Мое занятие в том и состоит, что я перевожу тела особ, скончавшихся во Франции, к их родственникам. Это дело очень выгодное, и если вам когда-нибудь понадобятся мои услуги…

Англичанин закашлялся, поблагодарил своего любезного собеседника и под предлогом морской болезни поспешно сошел в свою каюту, откуда не выходил до самого приезда в Дувр.

Предполагаемое авторство Н. С. Лескова. 1869 год.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 24-го МАРТА

Между нашим обществом и нашею печатью начинает устанавливаться взаимнодействие, которое в надлежащем его виде весьма желательно и полезно: печать должна быть органом, выразителем лучших стремлений и убеждений общества, разъяснителем его потребностей; общество в свою очередь должно проверять суждения печати и, когда оно найдет их достаточно выясненными, основательными, здравыми и полезными для себя, проникаться сознанием их важности и потребностию их осуществления. Но необходимым условием этого законного взаимнодействия печати и общества должно быть взаимное признание обществом права свободы и независимости суждений за печатью, печатью — права

свободы и независимости действий за обществом. Нарушение этого условия может сопровождаться весьма печальными и вредными последствиями и для печати, и для общества: вместо свободного и нормального взаимнодействия их друг на друга, основанного на взаимном уважении, может установиться деспотическое отношение или печати к обществу, или общества к печати, причем печать может являться доносчиком на общество властям, сыщикам, палачам, а общество преследователем и казнителем тех или других суждений, не нравящихся и не льстящих испорченному вкусу тех или иных кружков и даже целых масс. Взаимное, сознательное уважение печатью прав общества, обществом — прав печати, чуждое обидного высокомерия и всякого насилия, вот первая обязанность печати к обществу и общества к печати.

Все эти общие соображения мы нашли нужным высказать по поводу весьма недавних событий — событий весьма печального характера, которые именно проистекли из забвения и печатью, и обществом указанной нами первой обязанности. Речь идет у нас о недавних случаях с редакторами и издателями так называемых русско-польских газет: «Вести» и «Нового времени». Не успела облететь Россию молва о смоленском поражении редактора «Вести», как стряслось подобное же несчастие над г. Юматовым, редактором «Нового времени», — его выпроводили вон из клуба, находя его присутствие там неуместным. Теперь, когда не забыто еще ни скарятинское поражение в Смоленске, ни юматовское изгнание в Петербурге и когда печать и общество протестуют против непринятого у нас способа г. Скарятина распространять навязчиво свою газету в русском дворянском сословии, вдруг неожиданно грянул гром над третьим лицом, разделяющим все выгоды и невыгоды первых двух публицистов. Мы говорим о г. Киркоре, ответственном редакторе в первую половину 1869 года «Нового времени».

Беда, постигшая последнего, как и беды гг. Скарятина и Юматова, проистекла не из правительственных сфер; она имела источником своим оскорбление газетою «Киркора» целого отдельного кружка, из которого выступили мстители более грозные, чем смоленские застольники и члены петербургского клуба. Забвение органом печати, редактируемым г. Киркором, своей первой обязанности относительно общества, тираническое презрение к последнему повело в свою очередь оскорбленную им часть общества к забвению своей обязанности относительно печати и затем к самоуправному, тираническому тоже, поступку против редактора. Низверженный тиран всегда являлся жалким существом, и г. Киркор смирился так, как не смирялся еще никто из редакторов издававшихся и издающихся в России газет.

Дело происходило так. В 46-м нумере «Нового времени» г. Киркор напечатал фельетон, в котором назвал «пустоголовыми» офицеров кавалергардского полка. Полк был весьма естественно оскорблен, и офицеры собрали совет, чтобы решить, какие меры предпринять им против бесцеремонного редактора «Нового времени». В собрании всех офицеров, как мы слышали, по двукратном совещании, положено было потребовать от редактора удовлетворения особого рода. Из среды офицеров оскорбленного полка был избран по жребию один, который от лица всего полка должен был истребовать от забывшегося редактора желаемое полком удовлетворение. Для переговоров об этом со стороны полка отряжены были к г. Киркору два офицера.

Г. Киркор принял предложение, но впоследствии в решительную минуту предпочел дать гг. офицерам не то удовлетворение, которого требовал обиженный полк, а иное, которое он сам измыслил и которое, впрочем, депутаты кавалергардского полка снисходительно приняли. Г. Киркор дал обязательство напечатать в своей газете следующие, в 50-м нумере с буквальной точностию и напечатанные, строки:

«На столбцах моей газеты вкрались оскорбительные и неприличные выражения про кавалергардов, вследстве чего и потребовано было от меня удовлетворение. Не признав возможным на это согласиться, я дал обязательство объявить об этом в издаваемой мною газете с клятвенным обещанием впредь не печатать про военных никаких отзывов ни с хорошей, ни с дурной стороны. А. Киркор».

Несколько выше, в том же самом нумере, после которого подписчики «Нового времени», в силу клятвенного обещания г. Киркора, ничего уже не прочитают про русских военных людей ни с хорошей, ни с дурной сторон, г. редактор, без сомнения, в сильном волнении и с некоторою потерею способности соображать, объясняет, что он вовсе не хотел обидеть кавалергардов, что прилагательное «пустоголовых» у него относилось к слову кавалеристов, а это только по недосмотру напечатано: «кавалергардов»; что последних он, г. Киркор, и в мысли не имел назвать такими, потому что само общественное положение их уже показывает на уровень их умственного развития и, следовательно, говорит ясно, что они близко принимают к сердцу общие всем образованным людям чувства филантропии, человеческого долга и уважения к личности. Он затем просит читателей «исправить его ошибку». Испуганный и растерянный, г. Киркор, «спасаясь от беды, в другую вязнет более»: успокаивая кавалергардов, он на самом деле снова оскорбляет их — под родовым названием кавалеристов (кавалергарды тоже кавалеристы, как уланы, драгуны), и не только их, но и все кавалерийские полки, сколько их есть в России; отклоняя один вызов, он накликает на себя множество новых, которых, надеемся на обычное русскому человеку великодушие и милосердие ко всем несчастным, даже к убийцам, наверное не последует. Положение г. Киркора истинно жалкое!

Поступок редактора «Нового времени» по отношению к кавалергардам оправдать невозможно: назвать весь полк «пустоголовым» выходка наглая, дерзкая; такой поступок всегда должен быть ответственен. Но не надобно забывать, что режущий в этом случае глаза дым взялся не сам собою, а пробился из пламени, которое горит на дворе литературы нашей не со вчерашнего дня, что это тираническое, презрительное

поведение литературы относительно общества и его членов, пример которого подал деспотический редактор «Полярной звезды» и «Колокола», никогда не затруднявшийся вразумлять русское общество и частных его членов самыми непозволительными ругательствами, не новость у нас, что несколько лет назад оно даже было в большей моде, чем теперь. Некоторые журналисты у нас, к сожалению, привыкли слишком бесцеремонно обращаться с самолюбием членов общества и швыряют обидные слова, нимало не взвешивая тяжести заключающегося в словах оскорбления. Бесцеремонность многих дееписателей нашей общественной жизни давно уже достигла у нас крайних пределов, и давно говорилось в печати, что надо бросить эти базарные привычки, а не давать им усиливаться; но слушать не хотели. В конце прошлого года к нам обратился литератор Крестовский с просьбою дать в газете место его письму, в котором он грозился «воздействовать» на фельетонистов, издевавшихся над тем, что он пошел в уланские юнкера. Мы исполнили его просьбу. Не знаем, пробовал ли Крестовский «воздействовать» на фельетонистов, но знаем, что фельетонисты еще ожесточеннее после того стали преследовать имя Крестовского. Дурной навык безответственно кидаться на тех, которые «едут и свищут», натолкнул на таких, которые «наехав не спускают», и вот одному из редакторов пришлось давать самые странные «клятвенные обещания» сторониться в своей газете от всякого военного и лепетать школьнические извинения. Смотря с этой точки зрения (нам кажется, единственно верной) на рассказанный нами случай между г. Киркором и гг. кавалергардами, мы имели, надеемся, право сказать, что случай этот вовсе не смешной, что здесь г. Киркор явился не больше, как козлом-грехоносцем, уносящим в пустыню многое множество грехов нашей печати против общества и его членов, что он представил весьма поучительный пример того, в какое скверное положение может иногда быть поставлен публицист, забывающий права общества и свои обязанности к нему. Для доказательства справедливости сказанного нами достаточно прочесть штук пять передовых статей «великосветской» «Вести», когда она полемизирует с «Московскими ведомостями». Здесь, в этой аристократической газете, найдете вы такое множество больше чем демократических, чисто охлократических выражений, что их хватило бы самому страстному охотнику ругаться при самом продолжительном уличном препирательстве. «Санкюлоты», «голодные, оборванные коммунисты», «завистливые социалисты», «азияты», «члены демократического ржонда», «канцелярские демократы» и тому подобные прозвища прилагались этою изящною салонною газетою к русским чиновникам, служившим русскому делу в Западном крае, не раз и не два, а зачастую. Противный лагерь также большею частию не оставался в долгу, а в промежутках между схватками крупные слова сыпались и с той, и с другой стороны, без сомнения, не много способствуя развитию сдержанности в собратах по публицистике и в самой публике. Перепалки эти не ограничивались безвредными ругательствами, дело зачастую доходило до доносов друг на друга правительству или обществу. Подобные литературные зрелища не могли не ронять в глазах общества достоинства и прав печати. Сам родоначальник печатной бесцеремонности у нас, г. Герцен, когда ему довелось испытать на себе изобретенный им способ тиранического обхождения с лицами, выразил в письме Огареву свое удивление: «Бесцеремонность наших противников (то есть русских писателей) сначала удивляла нас, потом удивление прошло. Мы увидели ясно, что не составляем исключения и что между собою они говорят тем же языком, и даже еще хуже». Отец не узнал своего кровного детища!..

Отечественная печать оказала несомненные и весьма важные услуги русскому обществу в последние годы: сознание своих заслуг привело ее в некоторое упоение, она возымела чрезмерное доверие к себе и презрение к живым лицам и существующим фактам жизни. Она заразилась тираническими склонностями. В подобном состоянии находилась печать на западе в конце XVIII века, и вот что говорит об этой эпохе Гизо: «К торжеству человеческого разума в конце XVIII века присоединилась доля заблуждения и тирании, — доля несомненно значительная; не будем обманывать себя и признаемся в этом открыто и громко. Эта доля заблуждения и тирании была в особенности последствием упоения, в которое повергнут был человеческий разум беспредельностью приобретенной им власти. Обязанность и, по моему мнению, заслуга нашего времени заключается в сознании той истины, что всякая власть, умственная или материальная, кому бы она ни принадлежала, правительствам или народам, мыслителям или государственным людям, в какой бы сфере она ни действовала, — что всякая человеческая власть носит в самой себе враждебный недостаток, зародыш слабости и злоупотреблений, необходимо требующий точного определения ее формы и размеров. Общая свобода всех прав, всех интересов и мнений, свободное раскрытие всех влияний и законное совместное существование всех их — вот единственная система, при которой всякая сила, всякая власть может быть заключена в законных пределах, без стеснения для других общественных элементов». Что для других миновало, то у нас еще только переживается.

Возвращаясь к киркоровской истории, мы можем сказать, что она есть только естественное проявление ненормальности отношений между литературою и обществом, что здесь литературному насилию, литературной тирании оскорбленные члены общества противопоставили насилие силы, тиранию угроз физических. Мы не видим никаких разумных оснований ликовать при этом случае выбивания клина клином, при этом случае замены одного более тонкого, более духовного и во всяком случае более сносного деспотизма другим, более вещественным и более осязаемым. Мы признаем в поступке Киркора достаточный повод к привлечению его к ответственности, но мы имеем в свою очередь право взглянуть на основательность и несовременность мер, предпринятых обиженными к наказанию обидчика. Но об этом в другой раз. А теперь повторим, что мы и против тирании печати над обществом и его членами, и против непосредственных расправ общества и его членов с печатью; мы стоим за свободу и неприкосновенность прав и печати, и общества, и желаем, чтобы насилия и оскорбления, наносимые ими друг другу, рассматривались и решались на нейтральных, международных, так сказать, судилищах. В противном случае для печати создается враг более сильный, чем цензура и чем самое ретроградное правительство; этот враг — каждый в массе.