Сборник.Том 2
Шрифт:
Она замолчала и насмешливо ждала, чтобы он что-нибудь сказал.
Бейли поежился и промямлил:
— Он не хотел заниматься любовью с собственной дочерью?
— Не говорите чуши! При чём здесь это? Учитывая, что на Авроре редкий мужчина знает своих дочерей, то каждая его любовница на несколько десятилетий моложе его может… Но неважно. Это понятно само собой. А ответил он… Как хорошо я помню каждое слово! Ответил он: «Дура! Если я свяжу себя с тобой таким образом, я же не сумею сохранить объективность и не смогу изучать тебя!» В то время я уже знала о его интересе к человеческому мозгу. Я даже последовала его примеру и сама стала робопсихологом. Я работала с Жискаром и экспериментировала
— Правда, Крошка Мисс, — ответил Жискар.
— И я увидела, что человек, которого вы называете моим отцом, не смотрит на меня как на личность. Он был готов исковеркать меня до конца моей жизни, лишь бы не рискнуть своей объективностью! Его наблюдения значили для него больше моей нормальности! В ту минуту я поняла, что такое я и что такое он, — и порвала с ним.
Наступила гнетущая тишина.
У Бейли стучало в висках. Ему хотелось спросить — но не могли бы вы учесть эгоцентризм великого учёного? Всю важность проблемы? Не могли бы вы быть снисходительной к словам, вероятно, сказанным в раздражении человеком, которого принудили обсуждать то, чего он обсуждать не хотел? И разве ярость Василии сейчас не то же самое чувство? Разве её зацикленность на собственной «нормальности» (что бы она ни подразумевала под этим), нежелание считаться, быть может, с важнейшими двумя проблемами, стоящими перед человечеством, — природой человеческого мозга и освоением Галактики, — не представляет собой тот же эгоцентризм, но гораздо менее оправданный?
Но спросить об этом вслух он не мог. Не знал, как заставить её понять, да и понял ли бы он сам, если бы она ответила?
Что он делает на этой планете? Понять их нравы и обычаи ему не удавалось, сколько бы их ему ни растолковывали. А они не могли понять его моральных ценностей.
— Извините, доктор Василия, — сказал он тоскливо. — Я понимаю, что вы сердитесь, но если на минуту вы забудете про свой гнев и вместо этого подумаете о докторе Фастольфе и убитом роботе, то убедитесь, что речь идёт о совершенно разных вещах. Даже если доктор Фастольф и хотел наблюдать за вами как за объектом исследований, пусть и ценой вашего счастья, отсюда и на миллион световых лет не следует, что у него могло возникнуть желание уничтожить человекоподобного робота, своё последнее достижение.
Василия побагровела и закричала:
— Разве нельзя понять, землянин, о чём я говорю? Разве я стала бы рассказывать о том, о чём рассказала, только потому, что решила бы, будто вам — да и кому угодно ещё — будет интересна грустная история моей жизни? По-вашему, мне приятно выворачиваться наизнанку? Я рассказала это для того лишь, чтобы доказать вам, что доктор Хэн Фастольф, мой биологический отец, как вы не устаете мне напоминать, действительно уничтожил Джендера. Конечно, это был он. До сих пор я молчала, потому что до вас ни у кого не хватило идиотизма спросить меня — и ещё из-за сохранившегося у меня нежелания вредить этому человеку. Но теперь, когда вы спросили, я заявляю, что это он, клянусь Авророй. И буду повторять это везде и перед всеми. Официально, если понадобится. Доктор Хэн Фастольф уничтожил Джендера Пэнелла. Я абсолютно уверена. Теперь вы довольны?
42
Бейли в ужасе уставился на женщину, потерявшую контроль над собой. Он пробормотал что-то бессвязное и повторил:
— Я ничего не понимаю, доктор Василия. Пожалуйста, успокойтесь и подумайте. Для чего доктору Фастольфу было уничтожать Джендера? Какое это имеет отношение к его поступкам с вами? По-вашему, он хотел таким способом посчитаться с вами?
Василия дышала часто и тяжело (Бейли почти неосознанно
— Я же сказала вам, землянин, что Хэн Фастольф вёл наблюдения за человеческим мозгом. Он без колебаний подвергал его всяческим стрессам, чтобы оценивать результаты. И предпочитал особый мозг — например, младенца, чтобы наблюдать его в развитии. Любой мозг, лишь бы не заурядный.
— Но какое это…
— Спросите себя, почему его заинтересовала инопланетянка?
— Глэдия? Я прямо спросил его, и он объяснил. Она напоминает ему вас, и сходство действительно большое.
— А когда вы сказали это в начале нашего разговора, мне стало смешно, и я спросила, поверили вы ему или нет. И спрошу снова: вы ему поверили?
— С какой стати я усомнился бы в его словах?
— Потому что это неправда. Сходство, возможно, привлекло его внимание к ней, но истинная подоплека его интереса к этой инопланетянке в том, что она — инопланетянка. Она выросла на Солярии, где общественная мораль и этика не похожи на аврорианские. Следовательно, ему представлялся случай изучить мозг, сформированный в иных условиях, чем наш, и установить интересные соотношения. Неужели вам это непонятно? И если на то пошло, почему его заинтересовали вы, землянин? Неужели он так глуп и верит, будто вы способны найти решение аврорианской проблемы, ничего не зная об Авроре?
Внезапно опять вмешался Дэниел, и Бейли даже вздрогнул.
— Доктор Василия, — сказал Дэниел, — партнер Элайдж нашёл решение проблемы на Солярии, хотя ничего про Солярию не знал.
— Да, — кисло согласилась Василия, — как оповестила все миры гиперволновая программа. Бывает, что молния ударяет в дом, но не думаю, будто Хэн Фастольф верит, что молния может тут же ударить в него вторично. Нет, землянин, вы с самого начала привлекли его тем, что вы — землянин. Ещё один инопланетянский мозг для изучения и манипуляций.
— Но, доктор Василия, вы же не можете серьёзно верить, что он способен в критических обстоятельствах, жизненно важных для Авроры, вызвать сюда совершенно никчёмного человека, только чтобы изучать его мозг!
— Ещё как способен! Разве не в этом суть всего, о чём я вам рассказала? Никакой угрожающий Авроре кризис в его глазах не сравнится по важности с решением загадки мозга. Могу точно сказать, что он ответит, если вы зададите ему такой вопрос. Аврора может возвыситься или пасть, процветать или хиреть, но всё это вздор в сравнении с проблемой мозга, ибо если люди по- настоящему поймут мозг, то всё утраченное за тысячелетия бездумности или неверных решений будет исправлено за десятилетие искусного руководства человеческим развитием, вдохновляемого его мечтой о «психоистории». Он пустит в ход этот аргумент для оправдания чего угодно — лжи, жестокости, ну чего угодно, и просто заявит, что всё это служило задаче постижения мозга.
— Не представляю, чтобы доктор Фастольф был способен на жестокость. Он же добрейший человек!
— Неужели? Сколько времени вы провели с ним?
— Несколько часов на Земле три года назад. И день сейчас здесь на Авроре.
— Целый день! Целый-прецелый день. Я тридцать лет была с ним постоянно и с тех пор внимательно следила за его карьерой на расстоянии. А вы, землянин, провели с ним целый день? Ну, так за этот день он никак не унизил вас, не напугал?
Бейли промолчал. Он вспомнил руку с комбисудком, которую перехватил Дэниел, о Личной, так его измучившей иллюзиями, о продолжительной прогулке во Вне, задуманной как проверка его способности привыкать к открытым пространствам.