Сброд

Квашин Константин

Наконец, разбоям надоело метать камни в мёртвое тело, но раздутое пламя жажды кровавых развлечений требовало новых жертв. Тур прекрасно это видел, и с не скрываемым удовольствием дал волю своим людям, указывая на кучку пленённых наёмников и купцов:

– Этих нельзя оставлять в живых, кончайте и с ними!

Кричащая толпа бросилась на объятых ужасом пленных, некоторых из которых истыкивали копьями на месте, а некоторых оттаскивали в сторону те из разбойников, что были особо охочи до пыток, и зверски мучили несчастных. Многие разбои, разбившись на группы, насиловали немногочисленных, находившихся в обозе, женщин, но были также те, кто не брезговал насиловать и мужчин. Духовлад смотрел на происходящее с негодованием и отвращением: низкие люди, скрывая в толпе своё поганое обличие, давали волю самым презренным своим страстям, не опасаясь ни расплаты, ни хотя-бы осуждения.

Но далеко не все люди из разбойного отряда, участвовали в резне и поругании над пленными. Многие ушли в сторону и, разбившись на небольшие компании, обсуждали что-то, не обращая внимания на творящуюся неподалёку кровавую вакханалию. От остальных их отличал более опрятный вид, наличие кольчужной или кожаной брони и более или менее достойное вооружение. По этим признакам Духовлад сделал вывод, что их социальное положение в отряде выше, чем у беснующихся, вооружённых чем попало голодранцев. Тур и Горан залезли в роскошную повозку, в которой приехал последний, скорее всего, чтобы обсудить что-то, скрывшись от посторонних глаз. Один из разбоев, не участвовавших в резне, вызвал у Духовлада особый интерес: это был крепкий мужчина, по примерному возрасту – немного за тридцать лет. Развитые мимические мышцы, делали выражение его лица волевым и суровым. На поясе у него висел длинный меч, на теле был добротный, толстый кожаный панцирь, с теснённой на груди головой вепря. Духовлад припомнил, что, по рассказам Военега, подобные панцири носили сотники в воинстве князя Батурия. Человек стоял, облокотившись спиной на могучий дуб и, сложив руки на груди, наблюдал за расправой над пленниками. Вид его, создавал о нём впечатление, как о человеке сильном и бывалом. Его глаза, полные презрения, не отрываясь следили за резнёй. Человек этот, сразу вызвал в Духовладе некую подсознательную симпатию, он просто не мог отвести от него взгляда, словно любуясь. Будто почувствовав на себе посторонний взгляд, человек резко повернул голову в строну Духовлада, и их взгляды впились в друг друга, будто дерущиеся на смерть голодные псы. Спустя несколько мгновений Духовлад прекратил поединок взглядов, отведя глаза вниз. Взгляд незнакомца был тяжёл, преисполнен внутренней силы, но не поэтому молодой боец уступил ему. Решение было осознанным и хладнокровным: известно, что для любого честолюбивого мужа, подобный взгляд равен прямому вызову его достоинству, а Духовлад не считал уместным начинать свой путь в новом обществе с потасовок, во всяком случае без действительно веской на то причины. Незнакомец тоже вернулся к созерцанию расправы, как только Духовлад отвёл глаза.

– Вы оба так забрызганы кровью, – послышался голос худощавого человека, к которому в помощники Тур определил Духовлада с Далибором – Здесь неподалёку есть ручей, где вы могли бы искупаться. Идёмте, я покажу дорогу.

Худощавый человек не спеша отправился вглубь леса. Духовлад отправился было за ним, но увидел, что Далибор не услышал предложения пройти к ручью, полностью поглощённый происходящим вокруг. Он стоял как вкопанный, широко открытыми, не моргающими глазами следя за кровавой резнёй. Духовлад аккуратно положил ему руку на плечо, дабы привлечь к себе внимание, но даже от этого лёгкого прикосновения парень вздрогнул так, словно ему в это плечо с размаха вогнали иглу, переведя ничего не соображающий взгляд на своего товарища.

– Неподалёку есть ручей. Идём, нам нужно искупаться – сказал ему Духовлад, заглядывая в опустевшие глаза.

Далибор некоторое время прокручивал в шокированном сознании слова товарища, силясь понять, чего именно от него хотят и, поняв это наконец, согласно закивал головой. Духовлад взял его под руку и повёл следом за худощавым человеком, словно немощного старика.

***

Тур, сидя в роскошной повозке Горана, огляделся, и отметил с ехидной улыбкой:

– Да, братец, хорошо же тебе путешествовать. Небось, у многих купцов и в домах всё не так богато, не то, что в повозках…

– Эта роскошь нужна для того, чтобы жадные торгаши теряли голову, и слепо верили всему, что я обещаю – спокойно ответил Горан, прекрасно понимая к чему ведёт эта беседа – Если я буду являться к ним в латаных штанах и берестяных лаптях, при этом суля им выгодные сделки, то меня будут палками выгонять из каждого обоза. И, раз уж ты вспомнил о домах, то у меня дома нет. Я практически живу в этой проклятой повозке!

Последнее предложение он произнёс нарочито резко. Дело вовсе не в том, что он не смог справиться со всплеском эмоций, как раз наоборот – в душе он был абсолютно спокоен. Горан просто слишком хорошо знал своего брата, и с раннего

возраста умел применять свои знания на практике: в разговоре с Туром, достаточно было обронить одно резкое слово, как тот превращал разговор в перебранку, и в ней попростецки выкладывал всё, что было у него на уме. Вот и сейчас в его взгляде блеснула завистливая жадность, и он, насупившись, зашипел:

– Ну да, пока мы «нежимся» в этих лесах то под снегопадами, то под проливными дождями, то под палящим солнцем и рискуем жизнями в сражениях с охраной обозов, ты мучаешься и изнываешь в своей роскошной повозке, или на ужине у очередного торгаша, который поит тебя дорогущими заморскими винами!

Горан еле сдержался, чтоб не растянуть улыбку. Это явно не слова брата – он никогда не был достаточно остроумен, чтобы выдвигать претензии, построенные на иронии – значить, в отряде поднимали этот вопрос, и кто-то, у кого неплохо подвешен язык, выдал похожую фразу. Видно она произвела эффект на присутствовавших, раз настолько запала в память даже Туру. Горан второй раз еле сдержал улыбку, представляя, как его недалёкий братец мямлит что-то несвязное, силясь родить что-либо вменяемое в ответ. Он явно тогда выглядел глупо (Тур всегда так выглядел, когда дело касалось дипломатии), а теперь подсознательно винил в этом брата, как и подобает простаку, способному что-то сделать только по чужой указке. Горан поймал своим взглядом глаза Тура, впился в них, словно хищник в свою жертву, и не спеша, чётко выговаривая каждое слово, ответил:

– Ты, братец, я смотрю забыл, что по нашему договору моя задача состоит в том, чтобы разведывать маршруты больших обозов, и сообщать их вам. Ты, наверное, полагаешь, что я ничем не рискую, и что работа моя не сложная. Что ж, давай поменяемся с тобой ролями: я останусь здесь и возглавлю твоё воинство, а ты отправишься по городам, в поисках достойной добычи. Будешь льстить, стелиться перед глупыми и жадными торгашами, пытаясь выведать у них маршрут обоза. Будешь носить взятки городским стражникам, чтоб не дознавались кто ты такой, и откуда у тебя товар. Ведь моя часть работы так проста и не опасна! Что скажешь?

Тур насупился и замялся, осознав, что втираться в доверие, да и вообще общаться с незнакомыми людьми, не приставив нож к горлу, это неизведанное для него поприще. Видя его смущение, Горан положил ему руки на плечи и снова посмотрел в глаза, но на этот раз со всей родственной теплотой, которую только был способен изобразить:

– Не смущайся брат. Ты думаешь, у меня получилось бы держать в повиновении этих головорезов?! Думаешь, я смог бы бесстрашно вести их в бой, громя всех на своём пути, как это делаешь ты?! Ты рождён с сердцем великого воина в груди! Вся земная твердь сотрясается от твоей могучей поступи! Скоро твоё воинство наберётся силы, и нашей целью будут уже не вшивые обозы, а большие города, которые при одном упоминании твоего имени, будут в ужасе готовы откупиться любой данью!

Лицо Тура вмиг прояснилось, на устах заиграла плохо скрываемая, довольная улыбка. Увидев, что добился желаемого эффекта, искусно потешив его самолюбие, Горан продолжил:

– Думаю, брат, те сомнения, что ты высказал мне, не могли зародиться в твоём честном и храбром сердце. Кто-то в твоём воинстве усомнился в пользе моего вклада в наше дело?

Тур стал оправдываться, снова смутившись:

– Да никто бы не осмелился при мне высказать подобные сомнения! Просто был разговор, в котором кто-то, не подумав, ляпнул что-то в этом роде… Но ты меня знаешь, брат! Я немедленно заткнул поганую пасть этому наглецу, а если бы он не унялся, то порубил бы его на куски!

Внимательно выслушав оправдания брата, Горан сделал маску разочарования, с небольшой примесью обиды, и горько проговорил, опустив глаза:

– Всё равно мне больно от того, что ты сам усомнился во мне, хоть и отстоял мою честь перед другими. Твои слова больно ранили моё сердце… Может я действительно не так важен для нашего дела? Может добыча в тех обозах, которые я привожу к вам, не достаточно ценна и обильна?..

Теперь Тур положил руки ему на плечи, и страстно, с огнём в глазах, заверил:

– Нет, нет, брат! Обозы всегда обильны ценной добычей, а твой вклад – основа нашего дела! Прости! Прости меня, за то, что впустил в своё сердце пустые сомнения! Я докажу тебе свою верность храбростью на поле битвы!

Снова взглянув в глаза брата с теплотой и улыбкой, Горан ответил:

– Теперь я узнаю брата! Будем держаться вместе, и весь мир ляжет к нашим ногам! А если ещё кто-нибудь выскажет недовольство в мой адрес, скажи, что я готов уступить этому человеку свою роль, если он обязуется приносить столько же пользы…