Сброд
Шрифт:
Выражение лица и взгляд Духовлада ни капли не изменились. Глядя со стороны, можно было подумать, что он даже не слушает собеседника. Но на самом деле, он слушал внимательно. Эти слова заставили его серьёзно задуматься. Выдержав небольшую паузу, молодой боец спросил:
– Что заставило тебя так думать о Предраге?
– Я пару раз слышал то дерьмо, которое он заливает в уши своих последователей. Я сразу понял, что его задача – убедить их в том, что он умнее. Как только ему это удаётся, люди с радостью готовы вручить ему во владения свои судьбы, почему-то считая, что Предраг, в первую очередь, будет заботится об их благе. Это добровольное рабство, и глупцов, готовых броситься в этот омут, лишь бы избавиться от ответственности, всегда и везде будет достаточно. Ты вроде парень толковый, и если будешь внимательно следить за своим «спасителем», то всё это вскоре увидишь сам.
Духовладу этот диалог, становился интересен всё больше и больше. Обмозговывая слова Ворона, он задумчиво произнёс:
– Такие глубокие мысли у человека, промышляющего разбоем… Мне говорили, что сердце твоё не знает жалости, а рука – пощады. Так ли это?
Лик Ворона, стал мрачен и задумчив. Он презрительно фыркнул, и заговорил:
– Сострадание, поиск Справедливости, стремление к благородству поступков и прочее нелепое дерьмо, я ещё в детстве решил оставить на попечение недоносков, вроде почитателей Исы. Они обожают скрывать за всем этим свои слабость и трусость…
Атаман снова замолчал. Он никогда не рассказывал о своём прошлом. Никто в этом «воинстве» не знал его истории, так как не было
– Я хочу рассказать о себе. О себе до того, как попал в эту кошару. Не могу пообещать, что рассказ мой выйдет интересным, потому ответь сразу: готов ли ты выслушать его, не смотря ни на что? (Духовлад молча, утвердительно закивал головой) Вот и славно. Я родился в крупной деревне, неподалёку от Златоврата – столицы Белого Края. Мои родители были простыми крестьянами. С весны до поздней осени, они работали в полях, уходя из дома ещё до рассвета, и возвращаясь, когда смеркалось. Предоставленный самому себе, я всё время проводил на улице, в играх с другими мальчишками. Я и в детстве был заметно крупнее сверстников, и к тому времени, когда под моим носом стали пробиваться жиденькие усики, я уже частенько колотил мальчишек намного старше меня. Меня никогда не пугали ни боль, ни вид собственной крови. Во всех играх, я требовал от товарищей честности, во всех спорах без устали искал справедливости. Однажды в нашу деревню пришли бандиты. До этого, бывая с отцом на ярмарках, мне приходилось слышать о бандитских налётах на деревни. Очевидцы-крестьяне с горечью рассказывали об убийствах, поджогах, разорениях и изнасилованиях. Мне представлялось, что бандитский налёт подобен войне, в которой жители деревни до последнего пытаются отстоять своё, и терпят поражение из-за своей малочисленности и необученности. Я считал бандитов подлецами, уповающими лишь на своё численное превосходство. Но когда эти люди пришли к нам, я был поражён! Их было вдвое меньше, чем взрослых мужчин в нашей деревне. Если бы наши мужчины взяли вилы, и просто собрались бы толпой у них на пути, думаю, что бандиты ушли бы, никому не причинив вреда. Но вместо этого, каждый из них закрылся у себя в доме со своей семьёй. Непрошеные гости вальяжно расползлись по всей деревне. Они заходили в дома либо вдвоём, либо втроём, не встречая никакого сопротивления. Двое зашли и в наш дом. Один стал собирать в мешок всё, что посчитал хоть немного ценным, а второй повалил на пол мою мать, и стал задирать ей юбку, улёгшись на неё, и спустив свои штаны. Я бросился к нему с яростным криком, но тот, что собирал вещи в мешок, успел перехватить меня, ударив рукоятью меча по зубам. Тогда я впервые лишился зуба. Отлетев в угол, я грохнулся на пол, и хотел было снова ринуться в драку, но мой отец обхватил меня обеими руками, не давая подняться. Я смотрел, как голая, бандитская задница плавно раскачивается, лёжа на моей матери, а мой отец изо всех сил держал меня, шепча на ухо, что это испытание, посланное Господом нашим, Исой, что мы должны найти в себе силы, и пройти его достойно. А моя мать даже не пыталась вырваться, она просто замерла, раздвинув ноги, и закрыла глаза, чтобы не видеть грязного лица своего насильника. Её лицо ничего не выражало, казалось окаменевшим. Она просто терпеливо ожидала, когда всё это закончится. Через несколько часов, бандиты убрались из деревни, напоследок подпалив несколько домов в отместку за то, что не нашли в них, чем поживиться. Больше всего меня потрясло то, что после ухода бандитов, мать с отцом стали упрекать меня, что, мол, моё глупое поведение, чуть не стоило нам всем жизни! Тогда я был ещё юн, но уже чувствовал силу в своих руках. Не взяв из родительского дома ничего, кроме того, что было на мне надето, я отправился в Златоврат. Я не думал о том, что придётся в одиночку, без провианта, идти пару дней по опасным лесным дорогам. Всё моё естество сжигало неистовое чувство стыда за то, что люди, среди которых я вырос, даже не попытались защитить себя, хотя имели для этого превосходные возможности. С этим чувством, не дающем мне подумать о чём-либо другом, я прошагал целый день. Но когда солнце стало клониться к закату, на первый план стали выступать усталость, голод и жажда. Мысли о возвращении домой, пытались робко подавать голос в моей голове, но воспалённая гордость распыляла их в зародыше, не потрудившись оставить другие варианты взамен. Ощущение безысходности, вызвало во мне лютую злобу и сомнения в правильности моего поступка. Я проклинал всех на свете: от своих трусливых односельчан, до всемогущих богов. И вот, когда уже почти стемнело, у дороги я наткнулся на старую, почти рассохшуюся телегу, гружёную хворостом. Возле телеги ужинали трое крестьян: один преклонных годов, а двое – чуть старше меня. Неподалёку была привязана кляча, настолько жалкая, что ни один разбойник в Земле Ругов никогда бы на неё не позарился. Увидев меня, крестьяне прекратили есть, и перепугано на меня уставились, боясь проронить даже слово. Это заново всколыхнуло во мне злобу, как пучок добротно просушенной лучины, заставляет затухающий костёр ярко вспыхнуть с новой силой. Их было трое, а я – один, не вооружённый юнец! И они встречают меня глазами, полными страха?! Я подошёл, и грубо спросил их, кто они, и куда направляются. Старик пролепетал, что они дровосеки, и держат путь в Златоврат, чтоб продать свой хворост. Я сказал, что пойду с ними. Это была не просьба, и не предложение. Своим тоном я сразу дал понять, что выбора у них нет. Присев рядом с ними, я отломил кус от их хлеба и взял кусок козьего сыра, не спросив их разрешения, и не дожидаясь приглашения. Эти олухи продолжили молча жевать, делая вид, будто ничего не случилось. Перекусив, я улёгся спать под телегу. Утром я проснулся, как ни в чём не бывало: эти дураки, вместо того, чтобы забить меня палками пока я сплю, и бросить в лесу подыхать, пол утра сидели, и смиренно ожидали пока я проснусь, и продолжу с ними путешествие. Всю дорогу я ни о чём с ними не разговаривал. К вечеру, мы уже достигли Златоврата. Я спрыгнул с телеги и, без слов благодарности, даже не удостоив крестьян взглядом, подошёл к стражникам, несущим караул возле главных ворот. Когда я заявил им, что хочу вступить в дружину княгини Марии, они стали смеяться надо мной. Но вскоре пришёл их сотник – привёл часовых дня смены. Он отнёсся ко мне уже более серьёзно, и отвёл меня в барак, где содержались рекруты, претендующие на место в дружине. Я радовался, ожидая, что теперь меня будут обучать ратному делу, но ошибался. Вместо этого, нас заставляли драить барак, убирать дерьмо в конюшне, где содержались лошади дружинников. Я постоянно пререкался, отказывался работать, затевал драки с другими рекрутами. Это привело к тому, что на три дня пребывания в отряде рекрутов, два дня я сидел в яме наказаний. Остальные рекруты стали бояться меня, избегать. О моих проделках доложили воеводе рекрутского полка. Это был худосочный, высокомерный ублюдок, получивший своё место благодаря родственным связям в среде придворных. Готов поспорить, что сам он никогда не бывал в битвах, но исправно поучал всех, каким должен быть настоящий дружинник. И вот он решил показательно унизить меня при остальных рекрутах. Придя в наш барак, он долго орал на меня, оскорблял, угрожал расправой… Наконец, не на шутку распалившись, он влепил мне пощёчину, как какой-то трактирной шлюхе. Если бы он ударил меня кулаком, я бы ещё стерпел, но это… Схватив его за грудки, я со всей силы заехал ему лбом в нос. Несчастный доходяга лишился чувств, и осел на пол, истекая кровью. Тогда я выхватил меч, висящий на его поясе, и…
Ворон на время замолчал, и сунул руку за пазуху, вытащив оттуда небольшой свёрток. Бережно развернув ткань, он явил взору Духовлада содержимое. На развёрнутой ткани лежал фрагмент человеческого скелета, а именно – пожелтевшая от времени,
– … И отрубил руку, ударившую меня по лицу. Прихватив с собой её, а также меч напыщенного придурка, и дал дёру. Никто из рекрутов не осмелился встать у меня на пути. Благо, наш барак находился вне стен Златоврата, а до леса было рукой подать. Не помню, как долго я бежал по лесу, не разбирая дороги, но, наконец, остановился на берегу небольшой речушки. Смочив пересохшее горло, я побрёл вдоль неё уже спокойнее. Несколько дней я блуждал по лесу, стараясь не отходить далеко от речушки. Сдохнуть от голода мне не дали заросли орешника, на которые я однажды набрёл. Отрубленную руку своего командира, я решил оставить себе, как талисман, но через несколько дней она стала невыносимо вонять. Отыскав огромный муравейник, я бросил её туда, и на следующий день, забрал уже только чистенькие, беленькие косточки. Однажды речка вывела меня к небольшой лесной деревушке. Эта деревня, только что подверглась нападению разбойников: несколько домов были подожжены, повсюду плакали женщины и дети, а напавшие неспешно уходили в лес. Я догнал разбоев, и, держа в руке меч, заявил, что хочу к ним присоединиться. Главарь указал на меня пальцем, и приказал своим людям отобрать у меня оружие, а меня самого прогнать пинками. Разбои стали обступать меня, а я вскинул меч и закричал, что оружие они смогут забрать, только убив меня в бою. Главарь рассмеялся и ответил… Эти слова стоят в моей памяти до сих пор: «Этот парень храбр, нам он подойдёт! Вот увидите: ещё и на моё место позарится!». Я влился в ряды этих людей, и до сих пор не жалею об этом. Отряд был не очень большим, около трёх десятков человек, но каждый знал своё дело. Людей «для числа» среди нас не было… да и сейчас нет. Мы нападали на деревни, при встрече – на небольшие обозы, не избегали стычек и с равными по силам разъездами дружинников. Последние, кстати, в боях оказались не такими уж опасными противниками. Может кое-какая выучка у них и есть, да и отбирают в дружины парней поздоровее, а вот думают они только о своей шкуре, и портить её о чужие мечи да копья, ради барахла придворных белоручек, не очень-то и торопятся. Так проходил год за годом. Постепенно я окреп и возмужал, снискал себе уважение всего отряда. А вот отношение главаря ко мне, со временем становилось всё холоднее. Это меня раздражало, так как зла я ему не желал, и поперёк его воли слова не молвил. Однажды на Совете он стал нападать на меня с обвинениями, мол, я хочу место его занять, и всех против него настраиваю, а раз так, то предложил он мне смертельный поединок, в котором победитель оставался главарём. Разозлённый таким поклёпом, я принял вызов. Мы сошлись в схватке: по нему было заметно, что видит и думает он быстрее, чем тело выполняет его команды. Пару взаимных выпадов, и он хорошенько распанахал мне левую руку от плеча до локтя, а я насадил его на свой меч. Обессилив, он в последний раз взглянул мне в глаза. Я не увидел в том взгляде ненависти или страха, только покой. Я стал главарём отряда, и часто потом вспоминал этот взгляд. Со временем я понял, что мой предшественник каждый день видел, как я становлюсь сильнее, проворнее, мудрее. А он старел, чувствовал, как уходят скорость, крепость руки, острота глаз. Ему надоело мучиться в ожидании, когда молодой волк совсем окрепнет, и прогонит старого вожака. Он затеял этот поединок, и проиграл его, но в последние мгновения жизни обрёл покой, так как теперь ВСЁ БЫЛО ПОНЯТНО, и переживания о возможном больше не терзали его душу. Исходя из этого, я сделал вывод, которого придерживаюсь и сейчас: ступив первый шаг, нельзя вдруг замереть, в нерешительности думая о том, правильным ли путём ты пошёл. Этим ты вселяешь уверенность в своих врагов, а значит сам делаешь их сильнее. И вот, однажды на лесной дороге, наш отряд, повстречался с воинством Тура, которое тогда было ещё сотни на две меньше, только всё равно больше нашего отряда впятеро. Я тогда имел разговор с Туром, и он предложил нам присоединиться к его ораве, пообещав, что добычи хватит на всех. Я выразил сомнение, так как бывало, что и моей полусотне приходилось неделями сидеть на голодном пайке, что уж говорить о такой огромной толпе людей. Тогда Тур намекнул, что знает, где встречать большие, хорошо охраняемые обозы, поэтому его люди нужды не испытывают. Подумав, я согласился, но с условием, что мои люди будут подчиняться только мне, и свою часть добычи мы будем делить по своему усмотрению. А за возможные неудобства, причинённые моими людьми, перед Туром отвечать буду лично я. Тот был не очень доволен такой расстановкой, и ответил, что сначала хочет посмотреть на моих людей в деле. Воинство Тура как раз следовало к месту засады на очередной обоз, и мы отправились с ними. Среди моих ребят трусов нет, мы всегда сражаемся плечом к плечу, и в том налёте мы ясно показали, что являемся самой сплочённой и боеспособной силой всего воинства. Тур был доволен, и согласился на мои условия. Я тоже был доволен, так как теперь у нас появился лагерь, в котором можно было хранить большое количество круп, солонины и других продуктов, что позволяло забыть о нужде в перерывах между налётами. Да и ценность другой добычи в крупных обозах порадовала, в отличие от налётов на деревни и мелких торговцев. Мы здесь уже третий год, и вроде всё хорошо: добычи вдоволь, есть где перезимовать… Только точит что-то… Тоска что ли… Как будто тиной тут порос, чего-то другого хочется… Опасного, серьёзного… Да и Славы, наверное. Мои люди говорят, мол, я с жиру взбесился. Может и так, только всё чаще посещает меня мысль, как-то по весне распрощаться с Туром, и искать себя в другом деле…
Ворон замолчал, и задумчиво уставился на воды ручья. Последние его слова, прозвучали как-то мечтательно. Духовлад был слегка обескуражен этой внезапной откровенностью столь грозного человека, хотя в душе отмечал, что польщён таким доверием. Немного посидев в этой неловкой тишине, он открыл было рот, чтобы в знак понимания и признательности поведать Ворону свою историю, но тот вдруг встряхнул головой, будто отгоняя наваждение, резко встал, и твёрдым шагом побрёл восвояси, бросив через плечо:
– В общем, малыш, ты меня понял: будь с Предрагом аккуратней. А передумаешь – милости прошу к нам… Коль не сгинешь со своим атаманом…
Этим поступком Духовлад был обескуражен ещё больше. Он проводил несколько растерянным взглядом своего собеседника, так и не прикрыв рта, а через несколько секунд по его лицу расплылась весёлая улыбка. Ворон однозначно завоевал его симпатию своей решительностью, проявлявшейся в каждом слове, в каждом действии. В сторону Духовлада уже семенил взволнованный Всесмысл, наблюдавший за говорившими издалека (очень издалека!). Подойдя, он стал задавать вопрос за вопросом, не оставляя молодому бойцу времени на ответы:
– Чего он хотел?! Он тебе угрожал?! Он ещё вернётся?!.
– Раз тебе так всё интересно, – с ехидной улыбкой, перебил его Духовлад – Чего же ты не остался здесь?
Всесмысл замялся, и виновато пробубнил, потупив взгляд:
– Ворон сказал, что хочет говорить с тобой наедине. А я его боюсь. Очень. Вот я бы не ушёл, а он бы меня потом зарезал где-нибудь…
– Да шучу я, шучу. Правильно сделал, что ушёл. Он мне предлагал к нему в отряд пойти, да и так кое-что рассказывал…
– И что?..
– Он МНЕ рассказывал, тебя не касается.
– Да не об этом я! Что ты ему на предложение ответил?
– Ответил, что останусь с Предрагом, потому что тот за меня перед Туром заступился.
– Ворон, наверное, разозлился страшно… – испуганно предположил Всесмысл.
– Да не злился он! – засмеялся Духовлад – Сказал, что если передумаю, то в любое время могу приходить! Ты из него совсем зверя делаешь! А он, между прочим, человек рассудительный, не чита Туру твоему… Он тебе плохое что-то сделал? Если нет, чего так боишься его?!
Всесмысл резко поднялся, и по-детски надув губы, обиженно заявил:
– Вот буду ещё ждать, пока он мне плохого наделает! Кто меня собирать после этого будет?! Может он и рассудительный человек, только сильный! А я – слабый, и мотивов его, мне никогда не постичь! Лучше я, на всякий случай, буду продолжать его бояться!..
– Ну, уймись, не кричи! – развеселившись, уговаривал его Духовлад, пытаясь спрятать улыбку – Хочешь бояться – бойся себе, на здоровье! Вот самая сильная твоя сторона: ты слабость свою открыто признаёшь!..