Сцены из жизни богемы
Шрифт:
— Черт возьми, конечно, у меня есть кое-какие идеи насчет трагедии, но я их уже три раза напечатал в «Касторе» и «Покрывале Ириды», — ответил Родольф.
— Это не важно. А сколько ваши идеи занимают строк?
— Строк сорок.
— Ишь ты! У вас, дорогой мой, грандиозные идеи! Ну так одолжите мне эти сорок строк.
«Что ж, — подумал Родольф, — если я ему напишу черновик на двадцать франков, он не откажет мне в пяти».
— Должен предупредить вас, — обратился он к критику, — что идеи мои не особенно новы. Они несколько
— Ну что из того! Вы меня плохо знаете. Да и вообще — есть ли что-нибудь новое на свете? Разве что добродетель.
— Получайте, — сказал Родольф, набросав заметку.
— Гром и молния! Недостает еще двух столбцов… Чем бы заполнить эту прорву? — воскликнул критик. — Раз вы уже вошли в роль, подскажите мне еще каких-нибудь два-три парадокса.
— У меня их нет при себе, — сказал Родольф, — но я с удовольствием одолжу их вам. Правда, не я их сочинил, я их купил по пятидесяти сантимов за штуку у приятелей, которые сидели без гроша. Все они мало подержанные.
— Превосходно! — обрадовался критик.
«В таком случае попрошу у него десять франков, — решил Родольф, снова берясь за перо, — в наше время парадоксы дорожают, как куропатки».
И он набросал строк тридцать всякого вздора, где упоминались и фортепьяно, и золотые рыбки, и школа здравого смысла, и рейнское вино, которое почему-то именовалось туалетной водой.
— Очень мило, — сказал критик. — Будьте другом, добавьте еще, что каторга — место, где больше чем где-либо порядочных людей.
— А зачем?
— Выйдет еще две строки. Отлично, дело в шляпе, — сказал влиятельный критик и позвал слугу, чтобы отправить фельетон в типографию.
«А теперь — в атаку!» — решил Родольф. И, нахмурившись, он изложил свою просьбу.
— Ах, дорогой мой, у меня здесь ни гроша, — ответил критик. — Лолотта разоряет меня в пух и прах, вот только что она начисто обобрала меня, чтобы съездить в Версаль и посмотреть, как нереиды и всякие чудища будут изрыгать струи воды.
— В Версаль? Боже мой, да это какая-то эпидемия! — воскликнул Родольф.
— А на что вам деньги?
— Вот в чем дело, — стал объяснять Родольф. — Сегодня, в пять часов вечера, у меня свидание с одной дамой из общества, весьма тонной, которая выезжает не иначе как в омнибусе. Я хотел бы соединить с ней свою судьбу на несколько дней и считаю нужным дать ей изведать прелестей жизни. Обеды, балы, прогулки и прочее и прочее. Мне до зарезу нужно пять франков, если я их не раздобуду, в моем лице будет опозорена вся французская литература.
— Почему вы не займете эту сумму у нее самой? — воскликнул критик.
— С первой же встречи это совершенно невозможно. Один только вы можете выручить меня.
— Клянусь всеми египетскими мумиями, даю честное благородное слово, что у меня нет даже на покупку грошовой трубки
— Из этого ничего не выйдет, сегодня воскресенье. Мамаша Манею, Лебигр и все прочие лавчонки на набережных и на улице Сен-Жак закрыты. А что у вас за книжонки? Сборники стихов, украшенные портретами авторов в очках? Такие штучки не продашь.
— Разве что по приговору суда присяжных, — добавил критик. — Постойте, вот еще несколько романсов и билеты на концерт. Если ловко взяться, можно их превратить в звонкую монету.
— Я предпочел бы что-нибудь другое, например, штаны.
— Будет вам! — ответил критик. — Вот возьмите еще этого Боссюэ и гипсовый бюст Одилона Барро, клянусь, это — мечта вдовы.
— Я вижу, вы от души мне хотите помочь, — сказал Родольф. — Что ж, возьму эти сокровища. Но если мне удастся выручить за них хоть полтора франка, я смогу похвастаться, что совершил тринадцатый подвиг Геркулеса.
Родольф прошел по Парижу не меньше четырех лье, и только тут, благодаря своему красноречию, которое становилось совершенно неотразимым при исключительных обстоятельствах, ему удалось уговорить свою прачку, и она дала ему в долг два франка под залог сборников стихов, романсов и бюста господина Барро.
«Что ж, — рассуждал он, возвращаясь от прачки, — теперь соус есть, остается раздобыть жаркое. Вот если дядя…»
Полчаса спустя он сидел у дядюшки Монетти, который по лицу молодого человека сразу догадался, о чем зайдет речь. Он тут же стал в оборонительную позицию и, прежде чем Родольф успел заикнуться о своей просьбе, оглушил племянника потоком жалоб:
— Тяжелое настало время, хлеб дорожает, должники увиливают, за квартиру надо платить, торговля никудышная, — и прочее и тому подобное.
Притворным сетованиям не было конца.
— Поверишь ли, — жаловался он, — мне пришлось занять у моего же приказчика, чтобы оплатить срочный вексель!
— Что же вы не обратились ко мне? — удивился Родольф. — Я бы одолжил вам денег, три дня назад я получил двести франков.
— Спасибо, голубчик, — сказал дядя, — но ведь тебе самому надо… Ах, вот что! Раз уж пришел, не откажи переписать несколько счетов, по которым я собираюсь получить деньги. У тебя такой красивый почерк!
«Дорого же мне обойдутся эти пять франков», — подумал Родольф, принимаясь за работу с намерением поскорее от нее отделаться.
— Любезный дядюшка, — обратился он к Монетти, — я знаю, вы любитель музыки, и потому принес вам билеты на концерт.
— Какой ты внимательный, голубчик! Не пообедаешь ли со мной?
— Благодарю вас, дядюшка. Сегодня я приглашен на обед в Сен-Жерменском предместье. Какая досада! Даже не успею заехать домой за деньгами, чтобы купить себе перчатки.
— У тебя нет перчаток? Хочешь, я тебе одолжу свои?