Сцены из жизни богемы
Шрифт:
«Даже самый мужественный человек не в силах бороться со стихией, — подумал Родольф, в изнеможении откинувшись на спинку стула. — Цезарь прошел через Рубикон, но через Березину ему ни за что бы не пройти».
Вдруг из его медвежьей груди вырвался радостный возглас, он вскочил так стремительно, что опрокинул чернильницу и залил свой белый мех: ему в голову пришла идея, некогда осенившая Чаттертона.
Родольф вытащил из-под кровати внушительную связку старых бумаг, среди которых находилось около двенадцати объемистых тетрадей с его знаменитой драмой «Мститель». Над этим творением он работал два года и столько раз переделывал,
— Так и знал, что они пригодятся, — воскликнул он. — Главное — терпение. Вот увесистая вязанка прозы! Знать бы заранее, так я сочинил бы и пролог, — больше получил бы топлива… Да всего не предусмотришь…
Он сжег в камине несколько листков и немного согрел руки. Пять минут спустя первое действие «Мстителя» было уже «разыграно», а Родольф за это время успел написать три строки эпитафии.
Где нам найти краски, чтобы изобразить изумление ветров при виде огня в камине Родольфа?
— Это только нам кажется, — засвистел северный, с увлечением трепавший бороду Родольфа.
— Не дунуть ли нам в трубу, чтобы камин задымил? — предложил другой.
Но только они было собрались помучить беднягу Родольфа, как южный ветер заметил в окне Обсерватории господина Араго: ученый грозил им пальцем.
И тотчас же южный ветер крикнул своим собратьям:
— Спасайтесь скорей! В календаре сказано, что нынешней ночью погода должна быть тихая, разойдемся по домам до полуночи, иначе господин Араго велит посадить нас в карцер за то, что мы противоречим Обсерватории.
Тем временем второй акт «Мстителя» с огромным успехом пылал в камине. А Родольф сочинил уже десять строк. Но за весь третий акт он успел написать лишь две строки.
— Мне всегда казалось, что это действие чересчур короткое, — прошептал Родольф, — но ведь только на премьере и замечаешь недочеты. Зато следующее действие куда длиннее: в нем двадцать три картины, в том числе сцена у подножья трона, которая должна была меня прославить.
Последняя тирада сцены у подножья трона уже разлеталась в языках пламени, а Родольфу предстояло еще сочинить целых шесть строк!
— Перейдем к четвертому действию, — сказал Родольф. — Оно займет не меньше пяти минут, — там сплошь монологи.
Потом он пустил в ход развязку драмы, — она вспыхнула и тут же угасла. А Родольф тем временем в порыве вдохновения перелагал в стихи предсмертные слова усопшего, память которого ему поручили увековечить.
— А это отложим на второе представление, — сказал он, засовывая под кровать уцелевшие рукописи.
На другой день в восемь часов вечера мадемуазель Анжель появилась на балу с прелестным букетом белых фиалок, среди которых выделялись две белых розы. Весь вечер девушка выслушивала похвалы женщин, восторгавшихся ее букетом, и мадригалы мужчин. Самолюбие ее было польщено, и она даже почувствовала нечто вроде признательности к кузену, которому была обязана этой радостью. Быть может, она и чаще вспоминала бы его, если бы не настойчивое ухаживание одного из родственников новобрачной, который несколько раз приглашал ее танцевать. То был белокурый молодой человек с очаровательно закрученными кверху усиками — замечательными крючками для уловления неопытных сердец! Молодой человек уже осмелился попросить у Анжели ее белые розы — всё, что осталось
На вышке у Родольфа в это время было четырнадцать градусов мороза. А сам поэт, облокотившись на подоконник, смотрел в сторону Менской заставы, на ярко освещенные окна дома, где танцевала кузина Анжель, которая терпеть его не могла.
X
МЫС БУРЬ
Бывают страшные дни: это первое и пятнадцатое число каждого четвертого месяца. Родольф не мог без ужаса думать о приближении этих чисел и называл их «мысами бурь». В такие дни врата Востока отворяет не заря, а кредитор, домовладелец, судебный пристав или какая-нибудь другая светлая личность. И день начинается с ливня счетов, расписок, уведомлений, а, заканчивается градом опротестованных векселей. Поистине это Dies irae! [День гнева господня (лат.)]
И все же утром пятнадцатого апреля Родольф безмятежно почивал… и ему грезилось, будто дядя оставил ему в наследство целую область в Перу со всеми ее сокровищами, включая и перуанок.
Самонадеянный наследник еще плыл по волнам воображаемого Пактола, когда скрип двери нарушил его грезы, оборвав золотой сон в самый блистательный момент.
Родольф подскочил на кровати, еще не вполне очнувшись, и осмотрелся вокруг.
И тут он словно в тумане различил человека, тот вошел и остановился среди комнаты — и притом какой человек!
На раннем посетителе была треуголка, за спиною — сумка, в руке — портфель, одет он был в светло-серый мундир и, видимому очень запыхался, поднимаясь на шестой этаж. Манеры у него были весьма мягкие, а походка легкая — такая поступь была бы у несгораемого шкафа, если бы ему вздумалось зашагать.
Родольф сначала было испугался: при виде треуголки и мундира он подумал, что к нему явился полицейский.
Но, заметив довольно туго набитую сумку, он понял, что ошибся.
«Ах, вот оно что! — мелькнуло у него в голове. — Это насчет наследства… человек, прибывший с Островов… Но тогда почему же он не негр?»
И, поманив к себе незнакомца, Родольф сказал, указывая на сумку:
— Мне все известно. Садитесь. Благодарю вас.
Незнакомец был не кто иной, как разъездной кассир из Государственного банка. В ответ на приглашение он протянул Родольфу бумажку, испещренную какими-то значками и разноцветными цифрами.
— Вам нужна расписка? — продолжал Родольф. — Что ж, это в порядке вещей. Подайте мне, пожалуйста, перо и чернила. Вот там, на столе.
— Наоборот, я пришел с вас получить, — ответил кассир. — С вас причитается по векселю сто пятьдесят франков. Сегодня пятнадцатое апреля.
— Вот как! — удивился Родольф, рассматривая вексель. — Подпись Бирмана. Это мой портной… Увы! — меланхолично вздохнул он, переводя взгляд с векселя на сюртук, валявшийся у него на кровати. — Причины позабыты, а следствия дают о себе знать. Позвольте! Неужели сегодня пятнадцатое апреля? Это просто невероятно! А я еще даже не пробовал клубники.
Кассиру надоело ждать, и он собрался уходить, сказав напоследок:
— Последний срок — четыре часа дня.
— Для порядочных людей часов не существует, — ответил Родольф. — Обманщик! Сумку так и унес! — добавил он с сожалением, наблюдая, как человек в треуголке исчезает за дверью.