Счастье на бис
Шрифт:
– Саша, это была моя работа. Я должен за нее оправдываться, что ли? Мне приносили, а чаще присылали ноты и слова, переводили гонорар, я записывал песню и отсылал запись. Они потом ставили ее на своих городских праздниках и радовались. Это все ваши интернеты, пропади они совсем! Сами раскапываете, что не надо, потом возмущаетесь.
Обиделся. Но Сашка не испытывает угрызений совести. Так его заводить можно. Отчитывать за скамейку и отбирать краску нельзя. А поспорить про творчество – святое дело.
– Я не возмущаюсь, Всеволод Алексеевич. Мне любопытно. Как у вас так получалось? Искренно, проникновенно! Вы правда в том Катылхане были?
– Никогда в жизни. Хотя… В советское время мы так колесили,
– Однако запись сделана относительно недавно.
Она хорошо различает оттенки его голоса по годам. К его неудовольствию. Он предпочитает думать, что пел всю жизнь одинаково хорошо. Ага, и в одной тональности, и в двадцать, и в шестьдесят. Сказочник.
– Саш, ну какая разница, Катылхан, Самара или Мичуринск? Или Москва. Это все песни о нашей Родине. Поешь про Катылхан, а представляешь Марьину Рощу, в которой вырос. Родные дворы, в которых коленки об заборы обдирал, друзей, которых уже в живых нет никого. И поешь. И все нужные оттенки в голосе сами появляются. В том и заключается суть профессии. А вовсе не в том, какую ноту ты вытягиваешь и насколько чисто. Молодые этого и не понимают, кстати. Копируют внешнее, нотки выпевают. А содержания ноль. Эмоционального содержания.
По молодому поколению проехался, понимает Сашка. Недавно по телевизору увидели, как какой-то хлыщ поет его песню. Мальчик все перенял: и репертуар, и манеру зачесывать волосы назад, укладывая их на гель, и даже характерный жест рукой. Главного не понял – о чем поет. Сашка тогда возмутилась, мол, авторские права, как они могли передать кому-то песню Туманова. На что Всеволод Алексеевич резонно заметил, что не пропадать же хорошей песне, если сам Туманов больше не поет. Ну передали, и что? Ну орет ее со сцены молодой и здоровый. Толку-то? Не видел этот мальчик салюта над Москвой девятого мая сорок пятого года. Не получал хлеб по карточкам. Не стоял над могилой матери в пять лет. Не выдаст он всех тех эмоций, которые через край хлестали у Туманова. Сколько бы октав ни вытягивал.
– Так что, Сашенька, и для заказных песен талант требуется, – сообщает Всеволод Алексеевич.
И, очевидно устав стоять, плюхается на скамейку. Свежевыкрашенную.
День не ладился с самого утра. С того момента, когда выяснилось, что он рабочий.
– Нужна ваша консультация, Александра Николаевна. Да, я знаю, что вы завтра выходите. Но поймите, племянница Сан Саныча. Как кто это? Глава нашего фонда ОМС.
Сашка молчит. Прижимает телефон плечом к уху, потому что руки заняты – она варит амарантовую кашу на завтрак. Всеволод Алексеевич явится на кухню с минуты на минуту, она уже слышала его шаги по комнате и плеск воды в ванной.
– Вы же понимаете, какой это человек? В его руках все финансирование медицины в городе. А у его племянницы нехорошие анализы.
Знает Сашка таких «племянниц» высокопоставленных дядечек. Можно биться об заклад, племяшке лет двадцать, она блондинка с осиной талией, пухлыми губками и оттопыренной попой. Пережрала каких-нибудь таблеток для похудения или просто ничего не ест пару месяцев. И пытающийся спастись любой ценой организм потихоньку перерабатывает запасы вколотой в смазливое личико гиалуронки. Ну и травит сам себя. Сашка таких случаев знает десятки – распространенный в Москве недуг. Синдром маленького головного мозга называется.
– Я вас очень прошу, придите хотя бы на час.
– А завтра?
– А завтра по расписанию.
Сашка скрипит зубами. Нет, до больницы не так уж далеко, два квартала. Но ведь не уложится она в час, даже если племянница удовлетворится беглым осмотром и обычной консультацией, а не захочет рассказать всю историю жизни доктору и пройти полное обследование прямо сегодня. Вот только Сашка хорошо знает, стоит переступить порог отделения и на тебя свалится еще куча проблем, больных, недописанных карт и нерешенных вопросов. Заведующая спит и видит, как бы положить
– Хорошо, я скоро буду.
– Где ты скоро будешь?
Сашка от неожиданности едва не роняет телефон прямо в кастрюльку. Опять он подкрался!
– На работу вызывают, Всеволод Алексеевич. Я ненадолго.
Мрачно на нее смотрит, но молчит. Сашка и так знает все, что он хочет сказать. К этому разговору они возвращались уже миллион раз. Он не понимает, зачем ей работать. Он готов оплачивать все их расходы. Однажды он даже предложил платить ей зарплату. В конце концов, сказал он, она почти круглосуточно работает при нем врачом и сиделкой. Получил по морде. Натурально. Сашка как-то разом забыла и про разницу в возрасте, и что перед ней персональное божество, к которому в другой ситуации она боится лишний раз прикоснуться, и просто что старших бить нехорошо. Съездила ему по щеке со всей дури. Как он смеялся. Потом оба извинялись. Но проблема осталась.
Сашка ставит перед ним тарелку горячей каши. Сверху красиво нарезанная клубника. Первая в этом году. Сашка старается покупать как можно больше фруктов и ягод из тех, что ему можно, заменяя ими сладости, которых ему всегда не хватает.
– Кушайте.
– Не хочу.
Даже не смотрит на тарелку. Машинально прихлебывает чай. И так каждый раз. Каждый чертов день, когда ей надо идти на работу. Сашка прекрасно знает, что он манипулятор. Что это не очень здоровая история. Он хочет, чтобы она постоянно была рядом, и добивается этого эмоциональным насилием. Знает, что работа для нее – способ не потерять квалификацию и, что еще важнее, независимость. Пусть иллюзорную. Но еще она знает, что за его актерством есть вполне реальный страх одиночества. И беспомощности. Когда она где-то поблизости, он живет: копается в саду, смотрит телевизор, что-то бесконечно чинит или мастерит, спорит с ней о чем угодно. А когда она уходит, он просто ждет ее возвращения. Для него время останавливается. Время, которого и так не слишком много.
Сашка быстро собирается. Перед тем как уйти, еще раз заглядывает на кухню. Он так и сидит перед полной тарелкой. Если он пропустит завтрак, сахар может резко упасть, а это опасно. Вдвойне опасно, если он остается один. Сашка открывает настенный шкаф и достает пачку печенья для диабетиков. Кладет перед ним.
– Хотя бы чай попейте. Телефон при вас? Я буду звонить.
Кивает, глядя мимо. Засранец.
На работу она практически бежит. Не потому, что опаздывает. Напротив, стоило бы идти помедленнее. Пусть не думает «племяшка» большого дяди, что ради нее доктор летит, роняя тапочки. Хорошо бы ее заставить подождать. Но Сашка просто не может находиться дома и выносить этот взгляд побитой собаки. Ну черт возьми, все же было хорошо. Ночью нормально спали, каждый в своей комнате. Она надеялась на такой же хороший день. Как с ним иногда сложно, даже сейчас, когда он практически беззубый. Не в прямом смысле. В прямом он сияет вполне голливудской, полностью искусственной, но отлично сделанной улыбкой. Но если он так насилует душу и мозг, почти не имея рычагов воздействия, страшно представить, что он творил в расцвете сил. Иногда Сашке хочется Зарину пожалеть. А всех, кто был до и во время Зарины, особенно.
«Племяшка» уже ждет ее в кабинете. У доктора Тамариной райские условия – собственный кабинет. Заведующая неоднократно подчеркивала, как в их больнице любят и ценят квалифицированных московских специалистов. Еще и относительно молодых. М-да уж, особенно ее любит коллектив. Обожает просто. Дай волю, сожрали бы и не подавились. Сашка иллюзий не питает. Впрочем, и дружбу ни с кем не пытается заводить, не для того она здесь.
Заведующая тоже тут. Она кабинет и открыла. Чуть не за руку подводит «племяшку» к запыхавшейся Сашке.