Счастливая девочка растет
Шрифт:
— И я вас всех! — Он выпрямляется, у него дрожат глаза, и он гладит меня по голове — как Папа.
Проводница говорит, что поезд отправляется через три минуты — надо заходить в вагон. Папа делает шаг навстречу дяде Мише, и дядя Миша тоже делает шаг навстречу ему. Они стоят так близко и смотрят друг другу в глаза. Неужели они не обнимутся? И у меня в горле что-то непонятное — я боюсь заплакать. И они обнимаются — так крепко и так бережно! Стоят обнявшись. Звонок! «Поезд отправляется!» — кричит проводница. Я вбегаю в тамбур,
Он стоит один, смотрит на нас так неотрывно, как будто хочет запомнить всё-всё навсегда, потому что больше нас не увидит. Он всё дальше и дальше!
Мне очень трудно не заплакать, но я сдерживаюсь, делаю звонкий голос и кричу:
— Мамочка скоро тебе Анку привезёт!
Он машет нам рукой.
Но это я не сказала
И вот мы дома! В Москве! Как уютно у нас! Как хорошо! Уже обняла всех по очереди, а теперь хочется обнять всех вместе, но это не получится, потому что нас очень много. Папке можно сразу на работу не идти, мы садимся за стол, и я начинаю рассказывать всё, от первого дня до последнего. Вернее, почти всё.
Я рассказываю и то, что видела, и то, что чувствовала, но я никак не могу рассказать про самое главное — про Папу и про дядю Мишу, а потом понимаю, что при всех это не расскажешь, да и при Папке я не могу про него рассказывать. Иногда мне кто-нибудь вопрос задаст. Анночке очень интересно, какой сын у Михлиных. Я рассказываю. Бабушке интересно, видела ли я Палату мер и весов и была ли на Васильевском острове, а мы и там не были, и туда не ездили. Мамочка спрашивает, что мне в Эрмитаже больше всего понравилось.
— Шкуры дохлых лошадей, которым пять тысяч лет, — говорит Папа очень серьёзно. — Еле оттащил!
— Па-па! — говорю грозно.
— Жоржик! — смеётся Мамочка. — Перестань! Нинуша, которая из Мадонн тебе больше понравилась — «Бенуа» или «Литта»?
– «Литта»!
— А в Петергофе вы были? — Ёлка только спросила и сразу испугалась, даже глазами заморгала.
— Да! — говорю гордо. — Мы там были. Папа рассказывал мне, как там было прекрасно и как там будет прекрасно! Я всё-всё видела. Да! — И я вдруг почему-то страшно радуюсь. — Папа, покажи, пожалуйста!
Папа вынимает из чемодана осколок, который я взяла на память, кладёт на стол, все смотрят, и у всех разные лица, потому что Анночка с Мишенькой ещё не понимают, что такое сейчас Петергоф!
— Мартышка взяла на память, — говорит Папа Маме.
Мамочка берёт его в руки, у неё начинает дрожать лицо.
Бабушка вообще закрыла лицо руками.
— А мы в «Норде» были! — говорю быстро. — Папка мне всё рассказал — и про чай с пирожным и с дядей Шурой, и про открытую машину, и про букет астр!
Мамочка улыбается Папе, у неё есть такая улыбка, только для него! А Папа тоже ей улыбается улыбкой,
— Тебе дядя Миша скрипку подарил? — опять улыбается Мама.
— Да! — говорю. — Самую лучшую дедушкину скрипку! И ещё ужасно много всего очень нужного к ней!
— Самая лучшая — «Маджини», а ты «Вильома» выбрала, — спорит Папа.
— Нет! — говорю очень уверенно. — У «Маджини» трещинка, так что о ней и говорить нечего!
Папа уехал на работу, все разошлись, а мы с Мамочкой сидим у них на кровати в спальне за буфетом.
— Мамочка, я так много хотела тебе рассказать, — говорю. — Но самое главное — это про Папу и про дядю Мишу.
— А что про Папу ты хотела рассказать? — улыбается Мамочка.
— Когда мы были в Ленинграде, он всё время, каждую минуту обо мне думал и заботился, но старался делать это так, чтоб совсем было незаметно. Понимаешь?
— Да! Он — удивительный!
Сидим молчим, Мамочка меня обнимает.
— Ты поцеловала дядю Мишу при встрече? — вдруг спрашивает.
— Конечно поцеловала! — удивляюсь я.
— И что он тебе сказал? — опять спрашивает Мамочка, но такое чувство, что она про это что-то знает.
— Он сказал очень странную вещь, — говорю. — «Неужели тебе не противно целовать такого старого пня, как я?»
— Да! — грустно кивнула Мамочка. — Он и мне всегда так говорит. А как они с Папой встретились?
— Как… — Я чуть не сказала, «как дураки», — как-то странно — стояли и жали-жали друг другу руки. Но зато, — радуюсь я, — они очень хорошо прощались! Так хорошо обнялись!
— Значит, он немножко оттаял от встречи с вами! — Мама улыбается, но так грустно это говорит. — Дядя Миша такой нежный, такой добрый, чуткий, он замечательный, но очень всегда был сдержан в проявлении чувств.
— А я, знаешь, Мамочка, никак не могла ему сказать, как я его люблю, как мы все его любим, но при прощании вдруг… сказала!
— Молодец! Как замечательно, что ты это сказала! — Мамочка так радуется, что я не могу рассказать ей последнее.
Поезд трогается, он стоит один, смотрит на нас так неотрывно, как будто хочет запомнить всё-всё навсегда, потому что больше нас не увидит. Он всё дальше и дальше!
Я не хочу её печалить.
А вдруг мне показалось?
Спящая красавица
Опять едем в лагерь, но путевок только две — бедная Анка, и я без неё скучаю, и она без меня. Но Мамочка сказала, что в будущем году она снимет дачу на всё лето — целых три месяца. Будем с Бабусей в лес ходить, на речку — все научимся плавать. Грибы и ягоды будем собирать. Мы с Анкой ужасно обрадовались!
Ещё Мама сказала, что откуда-то звонили и просили, чтобы я взяла в лагерь скрипку. Я рассердилась и говорю Мамочке, что они, наверное, обалдели — у меня ведь каникулы! Какая скрипка!