Счастливая девочка растет
Шрифт:
— Нинуша! Самый страшный зверь на свете — это толпа! — Мама смотрит сквозь меня, она видит эту толпу. — Можно ничего на свете не бояться, но толпу надо избегать. Бедный мальчик!
— Ты не могла помочь и не могла спасти! В той ситуации и взрослый ничем бы не смог ему помочь! Мартышка, — просит Папа, — перестань об этом думать и видеть это! Допей чай — это надо, он сладкий. И быстро ложись!
— Я кровать тебе разложу! — И Мама встаёт.
— Нет-нет! Я сама! — Встаю.
Мама с Папой быстро ко мне подходят, обнимают меня вдвоём, целуют в голову, я глажу их по
В детской Мишенька спит — больше никого. Как хорошо, что никого нет, надо скорей вынуть из стенного шкафа эту проклятую раскладушку. Как долго её надо раздвигать, натягивать! Неужели у меня никогда не будет нормальной кровати! Я начинаю рыдать, я рыдаю тихо, чтобы не напугать Мишеньку. Наверное, он был один — его родители потеряли в толпе или Мама его потеряла. Нет, его просто вырвали из её руки, а потом раздавили! А может, с ним была бабушка и она не смогла так страшно зарычать, чтобы спасти его? Раздавили, подлые, — как я вас ненавижу! Папа сказал: «Перестань об этом думать и видеть это!» Надо быстро ложиться. Слёзы мешают мне видеть, и я делаю всё очень медленно. Никак не могу натянуть парусину на эти железки! Сделала, быстро разделась, легла.
Слышу страшный звериный рык — и вот я уже нормально дышу на этом каменном спуске, худенький мальчик так близко от меня, а кровавые пузыри всё меньше и меньше! Я рыдаю, закрывшись одеялом, — он умирал, а я стояла совсем близко, дышала, но не могла ему помочь!
«Ты не могла помочь и не могла спасти!» Раз Папа говорит, значит, так оно и есть!
Я приподнимаюсь на локте, вытираю слёзы рубашкой, переворачиваю мокрую подушку на сухую сторону и падаю на неё.
Уймитесь, волнения страсти!
Мамочка нашла какие-то «очень интересные» ноты — она давно их найти не могла и вот нашла. Позвала нас троих, мы стоим у рояля.
— Девочки! Это трио, — говорит Мамочка. — А мы сейчас сделаем квартет! Я на рояле, Анночка с Эллочкой поют, а ты, Нинуша, на скрипке!
И даёт мне ноты. Я смотрю — так это же Глинка, «Уймитесь, волнения страсти!», мы часто поём этот романс. Но у меня в руках партия для скрипки. И только тут до меня доходит: я петь не буду, я буду на скрипке играть!
Мамочка меня спрашивает:
— Ну как, Нинуша, вдвоём твою партию пройдём или не надо?
— Я с листа буду, — говорю, — она простая!
Мы с Мамочкой играем вступление, и девочки начинают петь. Как это красиво — рояль, скрипка и два голоса! Конечно, это тот же романс, но какой он стал полнозвучный! Я играю и сама заслушиваюсь нашей музыкой. Скрипка с голосом — это очень красивое сочетание.
Спели и стали сами себе хлопать — ужасно смешно, но всем понравилось.
У девочек дела, они ушли, а я осталась. У меня такое странное чувство: вот хорошо бы ещё раз сейчас спеть, но пусть Ёлка на скрипке играет, а я буду петь. Но, кроме меня, дома никто играть на скрипке не умеет, так что нечего даже думать о таких глупостях. А я сейчас кое-что у Мамы выпрошу.
— Мамочка, — говорю просто, — давай «Слыхали ль вы…»!
— Давай! — соглашается Мамочка. — Я — Татьяна, ты — Ольга.
— Я — Татьяна, — говорю просительно. — Ты — Ольга.
— Ну Нинуша! —
— Но я же спокойно их беру, — говорю я скромно.
— Да, — говорит Мама и расстраивается, — ты их берёшь, потому что у тебя большой диапазон. Но голос ты себе можешь сорвать именно этими высокими нотами. Вообще, в десять лет никто оперу не поёт!
— И я не пою, — говорю наивно. — Только один дуэт! Скоро мне будет одиннадцать!
Мамочка задумалась, смотрит на меня пристально, что-то решила.
— Хорошо, Нинуша! — говорит вдруг весело. — Ты меня знаешь — поёшь Татьяну последний раз. А после шестнадцати посмотрим!
Мамочка играет вступление, и мы поём: я — Татьяну, она — Ольгу.
Спели. Я Мамочку очень благодарила.
— Да! — вспоминает Мамочка. — Забыла тебе интересный разговор передать.
А разговор у Мамочки был действительно интересный — с Александром Сергеевичем. Сейчас он работает на двух работах — играет в оркестре Большого театра и преподаёт в нашей музыкалке. А с будущего года он будет ещё в Ипполитовском училище преподавать. И он сказал Мамочке, что сразу после моего окончания школы он года на два возьмёт меня к себе в училище, а потом «прямо передам на руки Янкелевичу в консерваторию».
— Вот такие дела! — сказала Мама и посмотрела на меня не как всегда. — А теперь к Мишеньке пойду.
Сижу в столовой, и в голове у меня какие-то завихрения. Вот где действительно «волнения страсти»! Что делать? Я так люблю петь, и все говорят, что у меня хороший голос, даже очень хороший, и редкий — потому что низкий. А в музыкалке все говорят, что у меня очень хороший звук на скрипке!
Я так сижу с этими завихрениями — а я их очень не люблю, эти завихрения, — и вдруг думаю: зачем сейчас об этом думать, мне ещё одиннадцать лет не исполнилось!
А потом, позднее, может, всё само… как-то сделается!
Обманули дурака
Скоро мой день рождения — 20 ноября 1947 года мне будет одиннадцать лет. Мамочка сказала, что у нас есть Папины «обязательные облигации», розыгрыш по ним как раз 20 ноября. И если какая-нибудь облигация выиграет, это будет мне в подарок.
И вот 20-е. Как всегда, всё было замечательно! Утром подарки на стуле — это всё-таки волшебство! Потом мы готовились к приходу гостей — Бабушка испекла много пирожков с разной начинкой, Мамочка сделала салат оливье, а мы с Анкой везде помогали.
А потом Мама посмотрела газету и сказала, что одна облигация выиграла. Сторублёвая облигация выиграла сто рублей — значит, у меня будет подарок — двести рублей!
Мамочка дала мне двести рублей. Я обрадовалась, потому что ещё тогда, когда Мама про это рассказывала, я решила, что, конечно, что-то выиграется — я в этом была уверена, и тогда я всем куплю подарки. И вот сейчас выигралось, и я стала придумывать, какие подарки я всем куплю.
Но надо купить шесть подарков, я понимаю, что двести рублей для шести подарков маловато! Целый день думала, потом решила, что это очень глупо — надо просто поехать в несколько магазинов и посмотреть, что там есть и сколько стоит.