Щебечущая машина
Шрифт:
Однако это только кажется, потому что нам нравится думать, будто мы находимся в центре процесса, будто мы божки и интернет нам подчиняется. «Будто я пишу интернет, – говорит Сэнди Болдуин, – на своем iPhone, написал его весь, напечатал, по 140 символов за раз». Взаимодействие с пользователем построено именно таким образом, но, как и в камере оперантного обусловливания, правит всем протокол. Власть принадлежит алгоритму. Онлайн-образ – это наглядное представление, но не нас, а абстрактных алгоритмических процессов. Да, алгоритмы дают нам некоторое право голоса: позволяют выбирать имя, устанавливать аватар и фоновое изображение, вставлять биографические данные и писать посты. Но тем самым мы работаем на эти алгоритмы на условиях, которые не в состоянии контролировать. Мы заботимся о своем образе, в буквальном смысле тянемся за ним, но каждый раз ему удается
Статус виртуальной звезды заведомо недолговечен. Сама по себе слава уже виртуальна, потому что звезды – это идеализированные образы, глядя на них, мы фантазируем и эмоционально отождествляем себя с ними. Но в одно мгновение любовь может смениться отвращением. Отношение к звездам всегда амбивалентно – они могут как вызывать влечение, так и убивать его. Мы одновременно чувствуем притяжение и отторжение, постоянно ищем, но никак не можем найти «оптимальное расстояние» от движущегося объекта, с которым себя отождествляем. Онлайн-версией такого явления можно назвать феномен «утки с молочным коктейлем» (англ. Milkshake duck), вирусной знаменитости, которая внезапно теряет свою популярность. Если звездой может стать кто угодно, значит, кто угодно может не оправдать нереалистичные идеалы, которые приписывают звездам. Даже если вы никогда не писали расистских комментариев на Reddit и не публиковали предвзятых мнений в Twitter, в сети всегда найдется, за что вас можно покритиковать. То же самое касается горячих споров в интернет-сообществах, где токсичное стремление к отождествлению и растождествлению порождает пылкую солидарность и внезапные проявления враждебности. В каждом таком сообществе есть свои звезды, и эти звезды всегда в одном шаге от гибели.
Появление разговоров о хрупкости свидетельствует о некотором беспокойстве, царящем вокруг данного вопроса. Ультраправые с расистскими и сексистскими взглядами осуждают хрупкость «нытиков» («вы не понимаете шуток»), тогда как левые с идентарной логикой распекают хрупкость белых мужчин («вы не принимаете критику»). Словно все вдруг стали такими ранимыми, в любой момент могут развалиться на части, но замечают это только в других. И если о хрупкости говорят, главным образом, в отношении политики идентичности, правых или левых, то в этом может крыться ответ на вопрос о том, как слава в интернете влияет на личность.
Казалось бы, в личности заложена простая мысль. «Я та, кто я есть», – пела Ширли Бэсси. Но почему тогда в интернете так яростно обсуждают идентичность? Потому что все не так уж и однозначно. Критик и культуролог Мэри Моран приводит три возможных употребления этого термина. В юридическом смысле личность – это то, что необходимо подтверждать паспортом, удостоверяющими документами или логином и паролем. Таким образом мы доказываем, что являемся субъектами права и можем вступить в договор. С точки зрения жизни личность – это уникальный человек, как правило, имеющий индивидуальное начало, несмотря на то что современные рынки продают нас, личностей, как потребительский товар. В социальном и политическом контексте личность – это то, как вас классифицировал мир на основе тех характеристик, которыми вы, как предполагается, должны обладать. Во всех трех смыслах личность – это в некотором роде некролог, публикация о смерти. О вас составляется краткая биография. Вот что такое пользователь: данные аккаунта, приоритеты, предпочтения, история поиска, пол, раса, класс, страна.
Парадокс интернета в том, что он якобы должен освобождать нас от идентитарных ограничений, чтобы мы могли жить вне диктата социального происхождения и принадлежности. Но вместо этого, в нем, кажется, слились все три значения личности воедино. Обсуждение вопросов безопасности в сети показывает, насколько люди боятся кражи персональных данных. Слава в интернете подразумевает одержимость своим собственным «я», когда помимо прочего человек пытается реализовать в себе приписываемые ему черты. Зачастую в рамках онлайновой политики ведется борьба за границы «культурной апроприации» и идентитарной принадлежности. Запрет борцов против социальной справедливости, #stayinyourlane (англ. «не лезь не в свое дело»), предполагает, что мы никогда не выберемся из идентитарных ограничений. Эпоха платформ стала свидетелем взрыва разговоров об индивидуальности.
И на то есть свои причины. Политика идентичности строится главным образом вокруг исторически сложившейся несправедливости в отношении групп в зависимости от того, как их идентифицируют, сюда относятся такие движения, как Black Lives Matter («Жизни
И в этом смерть. В какой-то степени Твенге и Кэмпбелл правы, призывая людей меньше думать о своей идентичности и больше – о жизни. Жизнь или самость – выбор есть. Его косвенно подразумевает идея экономики внимания. Чем маниакальнее мы контролируем самость, тем меньше мы живем. Иногда может оказаться полезным на время забывать о себе. Другим словами, нам, возможно, нужна некая политика «антиидентичности», которая поможет противостоять тем тенденциям, что заставляют нас уделять излишне много времени своей личности или весьма ограниченной, гнетущей и в конечном счете навязанной идее того, каким может быть человек. Такая политика, в рамках которой весь тот труд, что мы вкладываем в себя, считался бы попусту растраченным потенциалом. Политика, которая бы культивировала пренебрежение собой и отсоединение от сети.
Да, я забылся! Разве не король я?
Помнить, что ты король, значит признать, что живешь в условиях тирании. Ценить себя слишком высоко – значит страдать от диктатуры одного человека, когда часть тебя сопротивляется и жаждет свержения монарха.
С самого рождения образ в зеркале – не просто любовник, а соперник. Как только ребенок оказывается в плену зеркального отражения, он подпадает под его власть – «Его Величество бэби», как описывал первичный нарциссизм Фрейд [24] . В отличие от опыта образ получается слишком совершенным. Сенсомоторная система ребенка еще не развита, и он едва может говорить. И все же ребенок видит вполне гармоничный образ, подтверждаемый взглядом родителей, и начинает себя идентифицировать с ним. При этом, отождествляя себя с образом, он также отождествляет себя со смотрящим на него взглядом. Ребенок не просто смотрит, а смотрит на себя. Именно этим и объясняется тирания образа. Восхищение телесной дезинтеграцией, диссоциацией, кастрацией и убийством, которые Фрейд связывал с влечением к смерти, можно рассматривать в этом смысле как борьбу со своим образом, иконой. Влечение к смерти – это замысел цареубийства.
23
Перевод М. Донского.
24
Фрейд З. О нарциссизме [К введению в нарциссизм]. Перевод М. В. Вульфа
Жизнь в Щебечущей машине совсем не похожа на то, как мы смотримся в зеркало вместе с мамой. Зеркала, как и нуклеарная семья – это старая и практически вытесненная технология. Подчеркивая роль небольшого числа взрослых в эмоциональной вселенной ребенка, фрейдистская теория, лежащая в основе анализа нарциссизма Лэша, несет на себе отпечаток его генезиса. Тело младенца, согласно классической теории Фрейда, было либидинизировано через отождествление себя с родителями. Но структура нуклеарной семьи ослабла, и защищенный семейный очаг сегодня пронизан новыми технологиями связи.
Теперь в экране, а не в зеркале ребенок находит не только образ, но и взгляд. Как считает психоаналитик Алессандра Лемма, и любовь и ненависть к себе порождаются новой связью между телом и технологиями. Будь то влечение к смерти или к чему-то иному, оно проникает в этот виртуальный мир. Но что это значит? В той или иной степени влечения уже виртуальны. Термином «виртуальный» Фрейд описывал пространство психической жизни, фантазий, снов и желаний. Он определял влечения не как физические инстинкты, а как ментальные образы телесных импульсов, то есть они виртуализируют физические реальности. Реальный мир уже был виртуальной реальностью. Все, что добавили мы – придумав сначала письменность, потом печать, и наконец цифровое письмо – это новые слои виртуализации.