Счет по-венециански
Шрифт:
— Нет, конечно. Я уверен, что это не он.
— Тогда что же она имела в виду?
— Не знаю. Это мне только предстоит выяснить. — Дочка сосредоточенно пыталась завязать уши собаки узлом. — Кьяра?
— Да, папа? — Она подняла глаза и посмотрела на него с таким видом, словно ждала, что он произнесет слова, от которых все сразу встанет на свои места, все сделается легким и понятным, будто ничего и не произошло.
— Знаешь, мне кажется, тебе не стоит больше разговаривать с Франческой.
— И расспрашивать никого тоже больше не надо?
— Да, не стоит.
Она
— А ты на меня не злишься?
Брунетти склонился над ней:
— Нет, разумеется, нет. — Он не был до конца уверен, что голос не выдаст его эмоций, поэтому сделал паузу и сказал: — Смотри, как бы твой Гав опять без уха не остался.
— Смешной он у меня, правда? — спросила Кьяра. — Видел ты где-нибудь псов с такими вот проплешинами?
Брунетти щелкнул собачку по носу и сказал:
— А как думаешь, часто собачек жуют, как это делала в детстве одна наша общая знакомая?
Она улыбнулась, выбралась из-под одеяла и свесила ноги с кровати.
— Ладно, надо уроки делать, — объявила она и встала.
— Ну и правильно. А я пойду с мамой поболтаю.
— Папа, — окликнула она его, когда он направился к двери.
— А?
— И мама на меня тоже не злится?
— Кьяра, — проговорил он, чувствуя, как предательски задрожал его голос, — ты наша с мамой самая большая радость. — И добавил твердым тоном: — А сейчас за уроки. — И, дождавшись ответной улыбки, вышел из ее комнаты и закрыл за собой дверь.
Паолу он нашел на кухне. Она стояла у раковины, в руках у нее жужжал комбайн для резки овощей. Когда Гвидо зашел, жена взглянула на него и сказала:
— Пусть хоть потоп, хоть конец света, а ужин должен быть на столе, правильно? — Она улыбнулась, и у Гвидо камень свалился с души. — Как там Кьяра?
— Села делать уроки. А что там у нее на душе, не знаю. Ты сама-то как думаешь? Ты же ее лучше знаешь.
Она сняла руку с кнопки кухонного комбайна и пристально на него посмотрела. Потом снова нажала: кухня наполнилась гулом. Только когда она закончила и машинка перестала жужжать, Паола спросила:
— Ты что, действительно так считаешь?
— Как «так»?
— Что я знаю Кьяру лучше, чем ты?
— Но ведь ты ее мать, — сказал он так, будто это что-то объясняло.
— Надо же, Гвидо, каким ты иногда бываешь простофилей! Да вы с Кьярой — две стороны одной монеты!
Услышав это, он внезапно ощутил ужасную усталость. Он выдвинул один из стульев и присел к столу.
— Кто знает? Она ведь еще маленькая. Может, забудет.
— А ты сам сможешь это забыть? — спросила она, усаживаясь напротив него.
Брунетти покачал головой.
— Подробности я, может, и забуду, но я всегда буду помнить, что я видел эту запись и что она означает.
— Вот этого я не могу понять, — сказала Паола, — как кому-то может прийти в голову смотреть такие вещи? Это же безумие! — Она помолчала минуту-другую и добавила: — Это же порочно! — В ее голосе прозвучало изумление, словно она сама от себя не ожидала, что использует именно такое слово. — Вот что самое страшное в этой записи: смотришь на экран
Она опять замолчала, а потом спросила:
— Гвидо, скажи мне, как они могли творить такое? Неужели после всего этого они продолжают считать себя людьми? Как это возможно?
Брунетти, никогда не умевший найти для себя ответы на Великие вопросы (как он их сам называл), на сей раз даже не пытался ответить, но задал свои собственные:
— А оператор? А те, кто платит за эти пленки? Они, по-твоему, люди?
— Платят? — спросила Паола ошарашенно. — За это платят?
Брунетти кивнул:
— Думаю, дело обстоит именно так. Эти фильмы снимают, чтобы потом продать. В Америке это называется snuff films [28] . Это записи с настоящими убийствами. Я читал об этом в одном интерполовском отчете пару месяцев назад. Тогда несколько подобных пленок всплыло в Штатах, кажется, в Лос-Анджелесе. Их отправляли на киностудию, делали копии, а потом продавали.
— Откуда же они берутся? — спросила Паола. Теперь она была не просто поражена, она была в ужасе.
28
Садистские фильмы; фильмы, где много сцен насилия и смерти.
— Ты же видела, те люди были в форме. Говорили они, по-моему, на сербохорватском.
— Господи помилуй, — пролепетала Паола, — так, значит, та несчастная… — Она закрыла рот рукой. — Как же это, Гвидо?
Брунетти поднялся.
— Надо поговорить с ее матерью, — сказал он.
— Неужели она знала?
Брунетти не знал ответа на этот вопрос. Он знал только, что устал, смертельно устал. Устал от высокомерия синьоры Тревизан, от ее утверждений, будто она ничего не знает. Он предположил, что, раз Франческа дала Кьяре эту кассету, значит, она гораздо четче, чем мать, представляет себе разницу между реальностью и вымыслом. При мысли о том, что девочка видела эту пленку, его сердце наполнилось ужасом, ведь это означало, что ему придется ее допрашивать. Но тут он вспомнил взгляд несчастной жертвы в тот момент, когда она открыла глаза и увидела в сантиметре от своего лица наглый объектив камеры, и понял, что не сможет оставить в покое ни девочку, ни ее мать, пока не вытрясет из них все, что им известно.
Глава 26
Синьора Тревизан открыла дверь и попятилась: комиссар был так взбудоражен и зол, что казалось, вот-вот станет сыпать огненными искрами. Брунетти шагнул в квартиру и захлопнул за собой дверь, не без удовольствия заметив, как поморщилась от резкого звука хозяйка.
— Довольно, синьора, — сказал Брунетти. — Больше никаких уверток, никакой лжи о том, что вы знали, а что не знали.
— Я не понимаю, о чем вы, — проговорила она, пытаясь изобразить праведный гнев, но актриса она была никудышная, и сквозь маску гнева явственно проглядывал страх. — Мы ведь обо всем с вами поговорили и…