Сципион. Социально-исторический роман. Том 1
Шрифт:
— Это жена Индибилиса, — сказал Мандоний, заметив, куда смотрит римлянин.
Публию показалось, что какая-то сила приподняла его и подвесила в воздухе в наклонном положении. Он силился развернуться обратно, опершись на землю, принять нормальное состояние, но не мог. Рука автоматически ухватилась за косяк двери, однако он тут же ее отдернул в гневе на свою слабость.
«Так вот в чем дело, — подумал Сципион, — этот волшебный музыкальный инструмент перенастроен другим хозяином, все струны перетянуты на новый лад, потому и звучанье столь фальшиво…»
— Позволь, я ведь помню его жену, — сказал он уже вслух, — именно я вернул ему ее после освобождения Нового Карфагена. Та, вроде бы, была постарше…
— А, так она, понимаешь, Корнелий, заболела, превратилась в калеку, потому и лишилась прав на мужа, — с подозрительным подобострастием поспешно разъяснил испанец.
От Виолы не укрылось сногсшибательное,
Сотни раз Публий представлял себе их встречу. Она рисовалась ему в причудливых неожиданных вариациях, способных удивить даже саму Фортуну, но всякий раз неизменно несла в себе радость. И вот как это произошло в действительности… Сципион почувствовал обиду за низведение до плоскости земли, опошление дорогого ему образа Виолы, его божества, которому он приносил в жертву страдания души и муки тела. Однако к разочарованию дьявольским манером примешивалось вожделение, образуя кипучий едкий раствор. Ее красота била через край, преодолевая расстояния и преграды, и, как спрут, опутывала чарами все, что в мире есть мужского. Столь беспощадная женская властность граничила с жадностью, ненасытно требующей от мужчины полного подчинения, не оставляющей ему даже ничтожной лазейки для посторонней мысли или иного, не связанного с любовью желания. Другая женщина никогда никакими ухищрениями кокетства, никакой степенью наготы не добилась бы такой остроты воздействия, как это порождение Венеры, предстающее взору в невинной позе и скромном одеянии.
Публию почудилось, будто он уподобился вулкану, переполненному огнем и разрушительной мощью. Глядя ей в глаза, он нестерпимо четко видел и все остальное. Сквозь складки грубой иберийской ткани упруго проступали сладострастные формы, являя такие достоинства, которые требовали более осязаемого признания, чем вздохи, мольбы и стихи. Ранее ему представлялось кощунственным думать о ней лишь как о женщине, сейчас же, наоборот, невозможной казалась всякая иная мысль.
Сципион понимал, что в нынешних условиях он — полновластный господин всей Испании, и сама эта женщина, и муж ее безраздельно принадлежат ему. Пожелай он теперь взять себе в любовницы Виолу, никто не в силах будет возразить. Мимоходом ему подумалось даже, что варвары сами хотят откупиться от него такою ценой. Публий окинул беглым взором всю толпу: народ понимающе молчал, наблюдая затянувшуюся сверх всяких приличий борьбу взглядов красавицы и победителя-чужеземца, лишь некоторые женщины завистливо роптали. Виола стояла в переднем ряду в свободной позе, с достоинством неся на себе варварское, хотя и царское, одеяние и груз бесчисленных серебряных украшений. На римлянина она смотрела с гордостью царицы и женским лукавством, но без откровенного вызова и кокетства. Она ничем не выказывала своего знакомства с Публием, и только по скрываемой досаде можно было догадаться о том, что память ей не изменила. Считая себя достигшей вершины доступной ей жизни, она все же неловко чувствовала себя перед Сципионом, смутно ощущая двусмысленность такого положения, когда, с одной стороны, она владеет его душою, а с другой, находится у него в плену. Смущало Виолу и нечто иное при виде человека, устраивавшего ее первую свадьбу.
Поразмыслив, Публий решил, что красавица не исключает такого развития событий, какого требует его плоть, и не боится этого, будучи слишком горда, чтобы унижаться до страха перед мужчиной, который томится во власти ее чар, но, как легко было заметить, подобная перспектива ей не льстит. Он с болью и сожалением наблюдал эту женщину. Увы, она не может вырваться душою за пределы своего мирка, в то время как красота ее сметает все границы, и даже не желает ничего нового, поскольку не представляет необъятности жизненных просторов, открытых человечеством. У нее нет и тени мысли, что он, Сципион — представитель грандиозной цивилизации, несравнимой с ее дикой Испанией, и несет в себе духовные богатства великих народов. Она не видит разницы между его любовью и инстинктом варвара. Публий отчетливо осознал, что никогда не будет оценен этой женщиной, даже если проживет с нею десятки лет, она не поймет его ни в порыве вдохновения,
Сципион задумчиво опустил голову, потом распрямился и наконец-то преодолел порог в прямом и переносном смысле, сделав последний шаг, чтобы выйти из дворца. Он приблизился к нестройному ряду заложников, прошелся перед ними вперед и назад, с вымученным любопытством присматриваясь ко всем, без разбора, лицам, и, находясь в непосредственной близости от Виолы, лишь скользнул по ней беспристрастным взглядом. Затем, обернувшись к Мандонию, он с наигранной молодцеватостью воскликнул:
— Так, ну жену братца ты поставил на самое видное место, словно продавая ее мне, а где же твоя собственная красавица? Ах, да, — неуклюже спохватился он, — вижу сам, вот она, — и невозмутимо глядя на разряженную сухопарую дылду с хищным, как у грифа, лицом, стоящую прямо перед ним, причмокнув, сказал:
— Хороша!
Потом, будто бы удовлетворившись результатами осмотра и составив представление о заложниках, Сципион вышел к середине строя, чуть-чуть, незаметно для самого себя, сместившись поближе к Виоле, и громко заговорил, обращаясь к толпе, естественно, через переводчика Сильвана:
— Увы, не для любезностей встретились мы с вами. Отцы и мужья ваши, преступив закон, поправ узы дружбы, затеяли войну с нами, освободителями Испании, но теперь они совершили еще большую гнусность, приведя вас сюда, чтобы за счет женщин и детей искупить собственную вину. Так всегда бывает: один проступок неизбежно влечет за собою другой, и, случись подобное, до бесконечности потянется цепь несчастий. Но мы, римляне, однажды защитив Испанию от карфагенян, не покинем вас и в этот раз. Я разорву цепи ваших бед, которыми вы сами себя сковали. У диких варваров, незнакомых с законами международного права, в обычае удерживать друг друга страхом за жизнь беззащитных близких. Мы же в межгосударственных делах предпочитаем разум и добрую волю. Вы мне нужны как друзья или, в противном случае, не нужны вообще. Я протянул вам руку, свободную от оружия, вы в свой рукав тайком засунули кинжал, но, выбив его на землю, я не отнимаю руки. Хотите дружбу великого народа — располагайте ею к собственному благу; нет — у меня всегда хватит сил покарать изменников. Для этого мне не требуются заложники, не в моих правилах избивать слабых, наказывать жен за мужей, детей — за отцов, если меня к тому вынудят, я буду творить суд над истинными виновниками! Отправляйтесь домой, живите мирно, а свое сегодняшнее униженье излейте стыдом на головы тех, кто послал вас сюда, кто спрятался за вашими хрупкими спинами!
Глядя в пространство поверх толпы, Публий неизменно видел Виолу. Услышав его голос, она сразу же не до конца утраченной прирожденной чуткостью души по тону и облику его уловила смысл слов еще до того, как взялся за дело Сильван. В глазах ее блеснули радость и восхищение, а выражение лица смягчилось добротою. В эти мгновения Публий узнал в ней свою возлюбленную Виолу и едва не застонал от томленья безысходной страстью. Сдерживаясь из последних сил, он выслушал от испанцев ответные изъявления благодарности и поспешно скрылся в своем дворце. Там он прошел в банное помещение и жадно бросился в бассейн, стремясь охладить хотя бы тело, если уж нет средств унять внутренний огонь.
Примерно через час Сципион снова призвал Мандония, повторил ему разрешение вместе с заложниками отправиться на родину, а в качестве расплаты за проступок велел только компенсировать издержки кампании по усмирению восстания. Для сбора дани он отправил вместе с иберами военного трибуна Марка Сергия и десяток солдат. Офицер, кроме основного, явного задания, получил и другое, тайное. Проконсул объяснил Сергию, что Индибилис и Мандоний давно имеют намерение превратить всю Испанию в собственное царство. Готовясь к реализации этого замысла, они строят козни друзьям римлян, поскольку разжечь бунт в нынешних условиях возможно только на антиримской пропаганде.
— До сих пор все это было известно лишь в общих чертах, — сказал Публий, — но теперь, пообщавшись с илергетами, я обнаружил кое-какие следы этих заговоров против наших сторонников. Заметил ли ты, Марк, среди заложников… — на мгновение он запнулся. — Смазливую девицу в серебряных побрякушках?
— Слащавая такая? — уточнил Сергий. Публий поморщился и промычал:
— М-м-м… будем считать, так.
После паузы он уже спокойнее продолжил:
— Пять лет назад я сам в Новом Карфагене устроил свадьбу одного из наиболее пылких наших сторонников из кельтиберской знати с этой женщиной. Испанец регулярно каждый год весною приводил ко мне значительный конный отряд, а в последнее время вдруг бесследно исчез. Сегодня же выяснилось, что его жена досталась илергету Индибилису. Очевидно, дело здесь нечисто. Затем Публий назвал Сергию еще несколько испанских имен и попросил расследовать ситуацию.